От мира сего
Шрифт:
Он закрыл глаза. Мысли беспорядочно, лениво роились в голове, ненавязчивые, легкие, словно облака за окном.
«Что-то сейчас делают мои там, дома?» — подумал Вершилов.
Представил себе: мама в эти минуты поливает цветы, она обожает свои кактусы, герань и лимон, постоянно опрыскивает их каким-то специальным спреем, подкармливает удобрениями, пересаживает в более просторные горшки, потому они у нее цветут поистине невиданной красотой. Аська собирается на работу, озабоченно поглядывает в окно: взять ли зонтик
— Чересчур много о себе думаешь, как будто бы вся погода в Москве зависит только лишь от тебя и твоего зонтика…
— А что, — все так же серьезно отвечает Ася, — почему бы и нет? Может быть, именно от меня…
Потом мысли Вершилова перенеслись к себе домой. Лера, жена, должно быть, моет сейчас посуду после завтрака, белые, круглые руки ее так и мелькают от стола к мойке и обратно. Все, что делает Лера, всегда отличается ловкостью, ни одного лишнего движения, ни одного ненужного жеста.
Светлые, рыжеватые от хны волосы убраны под ситцевую малинового цвета косынку, близорукие глаза вглядываются в чашки и в тарелки, достаточно ли чисто вымыты.
Младшая дочка Тузик собирается в институт. В ее портфеле тесно, впритык лежат тетради, библиотечные книги, сапоги, колготки, косметичка с тушью, жидкой пудрой и тенями для век, какие-то шарфики, кофточки, воротнички. Тузик — великий коммерсант, вечно чего-то достает, покупает, перепродает, меняет. И как только не собьется в этом круговороте продаж, покупок и обменов?
Старшая, Валя, до сих пор сидит у себя на даче; в этом году превосходный урожай яблок, и она на пару с лайкой Тяпой стережет яблони.
А ночью яблони стережет ее муж Костя.
Вершилов, подумав о зяте, поймал себя на чувстве недоброжелательности к этому молодому перспективному кандидату наук. Откуда в парне из хорошей рабочей семьи такая ненасытная утилитарность? Такая неиссякаемая жажда накопительства, которую он и не пытается скрыть или хотя бы как-то замаскировать?
Вершилов с горечью подумал, что и Валя, его старшая, стала в конце концов точно такой же. Никаких интересов, никаких разговоров, кроме как о дачах, коврах, стильной мебели, портьерах, кухонных гарнитурах, фирменных унитазах и ваннах…
Откуда это в ней? Почему она стала такой? Неужели из-за Кости? Неужели это он ее переделал, сумел обратить в свою веру? Как это все получилось? Почему?
Была девочка, в меру хорошенькая, светловолосая, в мать, подходила к нему, шептала в самое ухо:
— Папа, если бы ты знал, до чего охота в кино пойти!
— Что же ты не идешь? За чем же дело стало?
— Мама не пускает…
— Почему?
— Я получила двойку…
Глаза смотрят в землю, губы дрожат. До чего ее жаль, сил нет. Кажется, взял бы ее на руки, прижал к себе. «Плюнь,
Но нельзя, невозможно нарушать авторитет матери. Мать у них главный человек в доме. Сказала — нет, и уже ее не переспоришь, не уговоришь, пока сама не решится сменить гнев на милость.
Валя все ниже опускает голову, и вот уже по щекам покатились слезы, одна другой крупнее. А он не выносит детские слезы. Просто не может видеть…
— Давай пойдем вместе попросим маму…
Валя решительно машет головой, все еще не поднимая головы.
— Ничего не получится.
— А вдруг?
— Ничего не выйдет.
— А мы попробуем.
Они вместе идут к Лере, он становится на колени, протягивает к ней руки:
— Прошу тебя, будь великодушной, Валя обещала мне: больше никогда ни одной двойки, и я тоже за нее даю слово, самое что ни на есть честное…
Поначалу Лера неумолима. Даже и смотреть на них обоих не желает. И слушать не хочет.
— Нет, нет и нет!
Валя плачет уже в голос, а он не отстает:
— Неужели у тебя нет сердца? Неужели не можешь пожалеть девочку? Из-за какой-то паршивой двойки!
— Виктор, — строго обрывает его Лера, сердито сдвигая брови, — как ты можешь так говорить? При ней?
Но он понимает, кульминация уже произошла, теперь пойдет неминуемый спад. Так и есть. Не сразу, постепенно Лера сдается:
— Ладно, иди, так и быть…
Глаза дочки сверкают. Все тридцать два зуба наружу. Румянец по самые брови.
Быстро чмокает отца в щеку.
— Папа, все ты…
И бежит стремглав на улицу, а Лера ей вслед:
— Чтобы к пяти была дома. Слышишь?..
Как же так получилось? Почему простодушная, открытая, ясная душа превратилась в темную, одержимую одним лишь яростным, неистребимым желанием — приобретать, накапливать, добывать…
Да и Тузик, признаться, не радует. Тоже сплошные разговоры о тряпках, о том, кто во что одевается и где достать фирмовый комбинезон или вельветовые брюки. И еще постоянные романы со всякими престижными мальчиками из МГИМО, или из МАИ, или из университета… Романы, которые кончаются ничем, а приносят одни лишь огорчения и Тузику, и Лере.
На миг мелькнула мысль:
«В общем-то, не так чтобы уж очень повезло с детьми. Не такими хотелось бы их видеть. Совсем не такими…»
Вспомнил о Татьяне. Невольно вздохнул. Как он любил ее! И она тоже любила его по-настоящему, так, как, может быть, никто уже любить его не будет. И может быть, с нею были бы совсем другие дети?
Что там ни говори, гены — могучая штука. Ведь чего греха таить, обе его девочки, как бы они ни были дороги ему, а они ему, разумеется, бесконечно дороги, напоминают во многом Лериного отца. Еще как напоминают. Даже не Леру, а именно ее папу, как это ни печально, но факт.