От мира сего
Шрифт:
Когда-то, когда она должна была переводить очередной допрос, он произнес эти же самые слова:
«Не поскользнись сегодня ненароком… — И пояснил: — Наши сумели раздобыть „языка“, такой еще ни разу не попадался».
«Чем же он славится?» — спросила Сима.
«Прежде всего, это доктор знаешь откуда? Из Бухенвальда. Не поладил с очередным каким-то штандартенфюрером, и его отправили на Восточный фронт. Я с ним поговорил немного, сразу понял: сутяга, дока, знает все юридические тонкости, может нарочно завести, закрутить, так что
«Это ты скажи майору Петрицкому», — сказала Сима.
Майор Петрицкий, красивый, молодцеватый, но, как считала Сима, не самый умный из всех майоров мира, проводил допрос.
Перед ним сидел упитанный, чисто выбритый, даже как-то франтовато выглядевший немец. Увидев Симу, немец галантно встал, поклонился, в темных, хорошо расчесанных волосах блеснул ровной ниточкой пробор.
«Ну и ну, — мысленно подивилась Сима. — Словно на светском приеме».
Сухо кивнула ему, села за стол рядом с майором Петрицким, раскрыла тетрадь.
— Стало быть, начнем, — сказал Петрицкий.
Доктор из Бухенвальда, безусловно, был личностью примечательной. Комбат был прав: доктор и в самом деле оказался докой не из последних. То и дело переспрашивал майора Петрицкого, каждый его вопрос долго, придирчиво обдумывал, отвечал не сразу, словно бы нехотя.
Сима видела: Петрицкий с трудом сдерживает себя, да и ей самой хотелось захлопнуть тетрадь, прекратить допрос, вызвать конвойных, чтобы увели пленного. Но — нельзя, нельзя…
— Значит, вы говорите, ваша часть дислоцировалась недавно? — спросил Петрицкий. — Когда именно? Назовите точное число!
— Точное число? — переспросил доктор. — А зачем вам точное число?
— Попрошу без лишних вопросов, отвечайте по существу, — приказал Петрицкий.
— Точное число… — вновь повторил доктор, сделал вид, что задумался, никак не может вспомнить. — Право же, не скажу…
— Он издевается над нами, — не выдержав, шепнула Сима Петрицкому.
Петрицкий молча кивнул головой. Она перехватила взгляд пленного: показалось ей или нет, в его глазах что-то блеснуло.
«Неужели он понимает по-русски?» — подумала она.
Вновь глянула на него, его глаза притворно улыбнулись ей.
«Да нет, это просто почудилось…»
Петрицкий стал расспрашивать доктора о его работе в Бухенвальде.
— Вы делали опыты над заключенными? Расскажите подробнее…
— Подробнее? — переспросил доктор.
— Да, подробнее, — ответил Петрицкий. Он все еще не терял терпения.
Странное дело: неизвестно, что случилось, но в докторе вдруг произошла удивительная перемена. Внезапно он разговорился, стал многоречиво, с различными деталями, рассказывать о том, что он делал в Бухенвальде. Рассказ его лился почти непрерывно, Сима едва успевала переводить. А он чувствовал себя, как ей думалось, словно рыба в воде. Глаза его смотрели безмятежно, почти весело. С языка слетали фамилии заключенных, названия лекарств, количество ампул с всевозможными медикаментами,
Сима старалась как можно более точно переводить, а сама думала, не могла не думать:
«Как же так можно? Будто рассказывает про увеселительную прогулку по Майну, про пикник на лоне природы!..»
Уже после окончания допроса, когда, Сима знала, пленного вот-вот должны были увести, она не выдержала, сказала:
— Мне бы хотелось понять вас, очень хотелось бы, но, наверно, никогда не пойму.
— Простите, фрейлейн, — изысканно вежливо переспросил ее доктор. — Я к вашим услугам полностью.
И вновь наклонил свой едва пронизанный сединой, безукоризненный пробор.
Майор Петрицкий удивленно взглянул на нее, но Сима не отступила:
— Вы наверняка считаете себя интеллигентным. Не правда ли?
— Допустим, — улыбнулся немец.
— Так как же вы можете спокойно и безмятежно рассказывать обо всем том, что вы делали? Как вы вообще могли все это делать?
Улыбка медленно сползла с лица пленного.
— Видите ли, — медленно начал он, но тут его оборвал властный голос Петрицкого:
— Лейтенант Бахрушина, отставить разговоры…
— Есть отставить разговоры, — послушно отозвалась Сима.
— Увести пленного, — приказал Петрицкий конвоиру.
Когда пленного увели, Петрицкий строго спросил Симу:
— Это не ваше дело задавать вопросы пленным, ваше дело переводить, по возможности точно, поняли?
— Да, — ответила Сима. — Поняла.
Петрицкий встал из-за стола, подошел к ней, обнял за плечи.
— Пойми, дочка, — сказал он задушевно. — Я сам его не могу спокойно слушать, у самого, если хочешь знать, в ушах от ненависти шумит, но приказ есть приказ. Надо провести допрос по всей форме, согласна со мной?
…— Можешь себе представить, однажды я встретилась с Фишером, — сказала Серафима Сергеевна.
— С каким Фишером? — спросил комбат.
— Помнишь, я тебе рассказывала, как мне пришлось переводить допрос доктора из Бухенвальда?
— Как же, конечно, помню. Где ты с ним встретилась?
— В Дрездене, в позапрошлом году я поехала в ГДР с туристской группой, сперва мы были в Берлине, потом в Лейпциге, потом конечно же отправились в Дрезден — побывать в ГДР и не увидеть знаменитую картинную галерею?
— Этого ты не могла бы перенести, — улыбнулся комбат.
— Вот именно. И там в одном из залов я вдруг вижу старика, довольно уже древнего, лет, наверно, под восемьдесят, а может быть, и того побольше, он идет с молодой девушкой, такой типичной немецкой гретхен, белокурой, светлоглазой, она вела его под руку, он поравнялся со мной, глянул на меня, одновременно я посмотрела на него. Наши взгляды встретились, и мы оба узнали друг друга.
Серафима Сергеевна остановилась, задохнувшись то ли от быстрой ходьбы, то ли от волненья. Комбат остановился вместе с нею.