От первого до последнего слова
Шрифт:
– Возьми с него денег побольше, – жалобно попросил Абельман. – Он заплатит, сколько скажешь. Раз уж мне ничего не перепало, хоть ты возьми, да побольше!.. Но ты же у нас убогий, что ты там с него возьмешь!.. По тарифу!
– Да я вообще всех обираю, – не согласился выжига и плут Долгов, – до нитки практически.
– Пока, – попрощался Абельман. – Так он тебе завтра или послезавтра позвонит.
– Пока, – и Долгов переключил линии. В трубке давно пиликал параллельный вызов.
Глебов собрал со стола бумаги
Подзащитный ему решительно не нравился, и Глебов досадовал на себя за это. Всем известно – в теории, конечно! – что врачи и адвокаты должны быть беспристрастны и одинаковы со всеми, кого берутся лечить или защищать. Американская формула «ничего личного» в данном случае была абсолютно уместна, но Глебов ничего не мог с собой поделать.
Отвернувшись от стола и запихивая в портфель бумаги, Глебов даже сквозь зубы пробормотал магическую формулу вслух:
– Ничего личного!
Заклинание ничуть не помогло, зато подзащитный встрепенулся и уставился на адвоката.
– Это вы мне?
– Что?
– Ну, вы сейчас что-то сказали!
– Это вам послышалось, – стараясь быть любезным, выговорил Глебов. Как всегда, когда очень стараешься получить одно, выходит совсем другое – вот и у Глебова получилось грубо, и подзащитный в ответ на его грубость улыбнулся тонкой и грустной улыбкой.
– А ведь я вам не нравлюсь, Михаил Алексеевич, – сказал он печально.
Глебов мрачно подумал, что почему-то людей подобного рода все время тянет демонстрировать эдакую прозорливость, эдакое знание жизни, в глубину их все тянет-потягивает, на достоевщину!..
Я, мол, насквозь тебя вижу, и все твои бесы для меня открыты, и ты должен знать, что они для меня как на ладони, – вот такой я тонкий человек, и смотрю я тебе прямо в печенку и селезенку, и ничего ты от меня не скроешь!..
Впрочем, адвокаты и врачи должны быть беспристрастны! Ничего личного, ничего личного, чтоб ты провалился совсем!..
– Евгений Иванович, – начал Глебов обычным голосом, не сдобренным кленовым сиропом, – я ваш адвокат и сделаю все для того, чтобы у вас и издательства не возникло… ненужных проблем.
– Да уж, от проблем вы меня увольте, господин адвокат!
– Я постараюсь, – повторил Глебов с нажимом и улыбнулся. Расстегнутый портфель он держал за ручку, бумаги выехали из него, угрожая вот-вот вывалиться на ковер. Глебов не обращал на это никакого внимания. – Но это не так просто, как, может быть, вам кажется. На нас подали в суд сразу несколько…
– На нас – это на кого? – спросил прозорливец с прежней тонкой улыбкой.
– Лично на вас, как я уже сегодня вам сообщал. И ваше издательство обеспокоено…
– Ну, проблемы издательства меня не касаются! – вспылил прозорливец. – И если бы вы только знали, молодой человек, куда бы я засунул и издательство, и вас, и этих, что в суд подали, мало бы никому не показалось! Была б на то моя власть и воля!..
Это означает, быстро подумал Глебов, что сейчас у тебя нет ни воли, ни власти, ведь так?
Подумав так, он развеселился.
Ничего личного, как же!..
– Да мне только рукой махнуть, и я буду на Багамах, и в гробу я видал суды всякие! – гневался клиент.
– Ну, пока вы не можете улететь даже в Тамбов, Евгений Иванович.
– Это вы на подписку о невыезде, что ли, намекаете, господин адвокат?! Да я чихать хотел на эту подписку! Десять и еще один раз! Что мне эта филькина грамота?! Да вы хоть знаете, какие у меня связи?!
О связях Глебов был отлично осведомлен.
– А если знаете, так чего вы мне про подписку толкуете?! Я остаюсь, только чтобы весь цирк до конца доглядеть, вдруг еще что-нибудь интересное покажут!
Глебов поглубже затолкал в портфель бумаги и наконец застегнул его.
Ты здесь остаешься, потому что деваться тебе некуда, опять подумал он со ржавым мысленным скрежетом. Никто из «старых друзей» не ринулся тебя спасать, никому ты не нужен, и прекрасно знаешь об этом!
Потенциальный подзащитный пристально посмотрел Глебову в лицо и вдруг сказал плачущим голосом:
– А если вы не хотите меня защищать, то я скажу, чтоб адвоката мне поменяли! Что это такое?! Я еще должен перед мальчишкой оправдываться!
Сорокалетний Глебов, выигравший десяток очень громких процессов и не один десяток менее громких, длинно вздохнул.
Можно, конечно, сказать Ярославу, чтобы нашел для своего автора какого-нибудь другого адвоката, но… отступать не хотелось, да и дело казалось не слишком сложным. Подзащитный, конечно, не очень приятный человек, но не бросать же из-за этого дело, которое еще даже не началось!
– Евгений Иванович, – Глебов присел на стул возле громадного стола на четырех стеклянных квадратных ногах, подсвеченных изнутри. И кто это придумал поставить в рабочем кабинете такой стол?! Наверняка дизайнерша, изучавшая ремесло в столице мира городе Париже, и наверняка зовут ее Изольда! – Вы напрасно рассердились на меня. У нас с вами пока нет никакого контакта, а мне необходимо, чтобы он был. Ну по крайней мере желательно! Я не смогу вас защищать, если так и не пойму, зачем вы написали эту книгу, да еще вписали туда людей под настоящими фамилиями! И не последних людей!
Глаза у Евгения Ивановича сделались непроницаемыми. Эту науку, как изменять взгляд, он тоже усвоил отлично. Глаза у него то искрились весельем, то горели озорным огоньком, то вспыхивали гневом, то становились непроницаемыми. Глебов так и видел, как Евгений Иванович репетирует перед зеркалом, заложив руку за лацкан пиджака.
А теперь давай гнев, говорит он себе, и послушно гневается по собственному заказу!
– Эта книга – пророчество, – сообщил Евгений Иванович значительно и из взора непроницаемого быстренько сотворил взор проникновенный. Руками он все время шарил по столу, и это отвлекало Глебова, мешало сосредоточиться.