От северного вокзала до весны. Городская лирика
Шрифт:
Отъедь две мили от Москвы –
Везде царит разруха.
Глядит обшарпанность в упрёк –
Панельные трущобы,
Поля в бурьяне. Козырёк
Платформы сгнил в чащобе.
Войдёт поддатенький мужик.
Ну как тут быть тверёзым!
Мчит электричка напрямик –
В окне пошли берёзы.
Эх, роща-роща, хороша!
Стволы с ветров косые.
Лети, распятая душа,
По проданной России!
Лети,
Нам всем мечта здесь снится.
Пропащим в дикости пути
Отрадней заблудиться.
Отверженность
Бульварами пройдусь – легка, одна.
Меж ветхости с оконным перламутром,
Наедине с сентябрьским ясным утром –
Чужая незнакомка тишина.
Савёловская. Полосы путей
Увижу. До вокзала мчатся кеды.
Сорвусь смеясь и загород уеду –
Бродить в полях осенних без затей.
Как тень для всех воздушна, далека.
Нет за спиной семьи, друзей, любимых.
Лишь только дали пролетают мимо.
Отверженность в свободе так сладка.
Отверженность, за жизнь благодаря,
Как чудо-крылья, радости как пенье.
Отверженность, но всё же единенье
Со всем живым и с утром сентября.
Мне нужен город, чтобы возвращаться
Мне нужен город, чтобы возвращаться
В него вечерним поездом одной.
Как к родной матери, к родному братцу,
Чтоб мчать в него в недельный выходной.
Чтобы стоять на стынущем перроне
И предвкушать увидеть во дворах
Любимых, лист как поросль уронит,
И мчит автобус вдруг на всех порах,
Как тихих улочек укрыл копною
Сосновый лес – нетронутый покой.
Быть незнакомой всеми и родною
В том городке, разрезанном рекой.
В том городке далёком от столицы,
В том городке, заброшенном судьбой.
И, приезжая, точно раствориться
В меня признавшей дали голубой.
Далёкая провинция
Дмитров
Заборчик покосился в деревах,
Почтовый ящик ржавый – писем фикция.
Укрой меня в кленовых головах,
Нескладная далёкая провинция.
В своей пятиэтажной стороне,
Оставшейся в эпохах перестроечных,
В Проспектах
Столицы и её проездов троечных.
Укрой гудящим светом фонаря
Лучей, в ночные ножны хлада вложенных.
Ты принимаешь ведь таких, как я,
Всенеприкаянных и всевстревожных.
Останусь тут, среди твоей листвы,
Как птица на зимовье сизокрылая.
Покой мой будут каменные львы
Стеречь и осень дикая и стылая.
Монастыря затихшего приход,
Грачи над колокольней неуёмные,
О Волга, с чернотою глубоких вод,
Я стану твоей дочерью приёмною.
Болота, сосны, в чахлости дворов,
И небо полотнищем неотмеренным.
Я знаю, ты предоставляешь кров
Здесь всем в тебе нечаянно потерянным.
У вокзала встану на мосту
У вокзала встану на мосту.
Даль моя, ты даль… Совок, разруха.
Давит рюкзачонка на хребту,
Электричка звякает на ухо.
Стройки, стройки, пыли колеи,
Блоки, неустроенность, бечёвки.
Люди, эх, ей-богу, муравьи –
Средь песка спешат в свои хрущёвки.
Даль моя – застройка, высь бела.
Даль моя, что близость для туземца.
Как ты в душу влезть по гроб смогла,
По упадку, что скучает сердце,
Уезжая в благости края,
Уезжая в грады-государства?
Эх, Россия, бедная моя.
Пустыри, бурьяны и мытарства.
Ребёнок улиц и дворов
Гудит Отрадное спросонок.
Пройдусь скалой против ветров,
Случайно выживший ребёнок
Московских улиц и дворов.
Толстовка, куртка нараспашку,
И буря марта как сквозняк.
Промчится мимо быстрой пташкой,
Гудя, с шипеньем товарняк.
Район проснулся. Ждут трущобы,
Когда столпятся у метро.
Эх, вот дождаться бы ещё бы,
Чтобы рассвело и расцвело.
Но март грозится мне вдогонку,
Под ноги стелет льда покров,
Как неуёмному ребёнку
Московских улиц и дворов.
Мой синий плеер, старый добрый друг
Мой синий плеер, старый добрый друг,