От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Никонов Вячеслав

Бирнс прилетал 14 декабря. Кеннан с содроганием вспоминал: «Мы ожидали прибытия госсекретаря. Однако из-за страшной метели, как нам сообщили советские метеорологи, аэропорты не принимали самолетов. Около полудня кто-то из работников МИД сообщил нам, что самолет госсекретаря час назад вылетел из Берлина. Однако военные и работники аэропорта об этом ничего не знали. В 1.30 пришел Аткинсон и сказал, что ему сейчас сообщили из английского посольства, будто самолет повернул обратно на Берлин. Решив, что так оно и есть, я отправился обедать. А когда вернулся, то застал одного из наших атташе, беседовавшего по телефону с растерянным представителем МИД, который утверждал, что

самолет госсекретаря вот-вот должен приземлиться в центральном военном аэропорту… Мы с Горасом Смитом сели в машину и отправились в центральный военный аэропорт. На улице бушевала метель и видимость была скверной. Однако, когда мы добрались до аэродрома, там уже стояло несколько русских автомобилей. Нас провели в какое-то служебное помещение. Через несколько минут мы услышали гул моторов и увидели четырехмоторный самолет, пролетевший над зданием, в котором мы находились. Мы побежали на летное поле. Метель улеглась, и видимость улучшилась. Мы увидели Деканозова, одного из заместителей министра иностранных дел, вышедшего встречать самолет с каким-то подручным, в сопровождении эскорта сотрудников НКВД. Самолет, каким-то образом все же приземлившийся, проехав по летному полю, остановился почти рядом с нами. Госсекретарь, в легкой куртке и легких ботинках, стоя в глубоком снегу, произнес в микрофон приветственную речь под вой ветра. После этого я усадил его в машину вместе с Коэном и военным атташе и тут же отвез в резиденцию посла, где его дочь угостила их обедом».

15 декабря встреча с Молотовым. Бирнс сразу о волнующем.

– Как здоровье генералиссимуса Сталина?

– Здоровье генералиссимуса Сталина хорошее, прошу не верить слухам на этот счет, – заметил Молотов и после еще нескольких наводящих вопросов Бирнса на эту тему перевел разговор на тему приземления госсекретаря в Москве в сильный снегопад.

– Вчера Вы рисковали.

– В самолете было достаточно бензина. Слышал, что были такие люди – Наполеон и Гитлер, которым оказалось труднее попасть в Москву.

– Теперь доказано, что американцы имеют хорошие самолеты и обладают отважным характером, – отдал должное Молотов.

– В самолете было принято радиосообщение из Москвы с предписанием, чтобы самолет вернулся, но я решил не отступать.

– Главное, что Вы благополучно приземлились.

Бирнс выразил надежду, что следующая встреча СМИД состоится в Вашингтоне.

– Это хорошее место, – не возражал Молотов.

Бирнс также предложил Молотову вместе съездить в марте почему-то в Гондурас.

– Я уже соскучился по Гондурасу, – улыбнулся Молотов. – Такие встречи, как с представителями Гондураса, сильно запечатлеваются в памяти.

– Согласен. А где будут происходить заседания? – поинтересовался госсекретарь.

– Если у Вас нет возражений, заседания будут проходить в подготовленном для этого дома на Спиридоновке, в котором в 1943 году заседала Московская конференция. Помню, что тогда вначале для Хэлла как жителя юга казалось, что там было холодновато, но позже Хэлл уже не жаловался на это.

– Я привык к холоду и не боюсь его.

– Действительно, это дело привычки, – заметил нарком. – Жители Москвы привыкли к московским морозам.

– Будет ли Вам приемлемо, если назначить первое заседание на 5 часов дня завтра?

Бирнса это устроило, и он добавил:

– Надеюсь, конференция в Москве не продлится так долго, как Лондоне.

– Действительно, Лондонская конференция затянулась, – согласился Молотов. – Однако теперь участники совещания обладают большим опытом и будут быстрее работать.

Бирнс по случаю встречи подарил часы и свою фотографию с подписью,

попросив взамен фото Молотова. Тот не отказал.

Совещание открылось на Спиридоновке 16 декабря в 17.00. Знаменитый особняк Зинаиды Морозовой, жены Саввы Морозова, был построен в 1890-е годы архитектором Фёдором Шехтелем в неоготическом стиле. Вестибюль вел в светлый аванзал, откуда открываются перспективы отделанного мрамором белоколонного зала, где и проходили заседания, большой гостиной с панно художника Богаевского и расположенной далее малой гостиной, украшенной полотнами Врубеля. По другую сторону аванзала – площадка парадной лестницы с витражом и скульптурной группой работы Врубеля, а также большая столовая с внушительным камином и массивной люстрой.

Началось заседание с предложения Бирнса сделать его председателем советского наркома. Относительно быстро договорились о повестке: помимо мирных договоров – управление Японией, создание администрации в Корее, неформальный обмен мнениями о политике держав в Китае, выводе британских войск из Греции и Индонезии и советских – из Ирана. «По просьбе Молотова первый пункт в нашем проекте повестки – атомное оружие – был поставлен в конец повестки, – вспоминал Бирнс. – Это был способ проинформировать меня, что он считал это вопросом небольшой важности».

Кеннан описывал в дневнике царившую в зале атмосферу: «По лицу Бевина было ясно видно, что ему глубоко неприятно все происходящее. Насколько мне известно, он и вовсе не хотел приезжать в Москву, понимая, что из этой затеи ничего хорошего не выйдет. Зная о его позиции, русские старались, насколько возможно, извлечь из этого свою выгоду.

Что касается Бирнса, то он заслужил у англичан репутацию человека, пренебрегавшего их интересами и англо-американскими отношениями вообще. Идея этой встречи целиком принадлежала ему, и он решил этот вопрос с русскими, вовсе не посоветовавшись с англичанами…

По лицу Молотова, председательствовавшего на заседании, было видно, что он не скрывает чувства удовлетворения, поскольку знает о разногласиях между двумя другими министрами иностранных дел и понимает, что им трудно противостоять усилиям русской дипломатии. Он походил на азартного игрока, знавшего, что переиграет своих соперников. Это был единственный человек, получавший удовольствие от происходившего.

Я сидел позади Бирнса и не видел его лица. Я знал, что в этой игре он участвует без определенного плана и цели. Его слабость во время этих переговоров с русскими я усматривал в том, что ему нужно было просто достигнуть с ними какого-либо соглашения. Реальное содержание такого соглашения, по моему убеждению, мало интересовало Бирнса, поскольку оно касалось румын, корейцев или иранцев, о которых он ничего не знал. Его интересовал лишь политический эффект, который соглашение произведет в нашей стране, и русские знали это. За поверхностный успех своей миссии он был готов заплатить реальными уступками».

Бевина в Москве пытались задобрить, как могли. Дед рассказывал: «Узнали мы, что Бевин, английский министр иностранных дел, неравнодушен к картине Репина „Запорожцы пишут письмо турецкому султану“. Ну и перед одним из заседаний министров иностранных дел великих держав сделали ему сюрприз: привезли из Третьяковки эту картину и повесили перед входом в комнату заседаний. Бевин остановился и долго смотрел на картину. Потом сказал: „Удивительно! Ни одного порядочного человека!“».

Бирнс 18 декабря пришел к Молотову, как он заявил, «чтобы переговорить о Болгарии и Румынии». Госсекретарь рассказал, что отправил в эти страны с исследовательской миссией либерального журналиста Этриджа.