От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Никонов Вячеслав

Лишь накануне католического Рождества госсекретарь соблаговолил направить в Белый дом сообщение: «Мы достигли полного согласия относительно мирной конференции и возобновления работы над договорами с Италией и враждебными Балканскими государствами. Китай согласился с этим. Мы определенно не услышали позицию Франции, но я надеюсь поговорить с Бидо сегодня днем и заручиться согласием Франции.

В моем первом разговоре со Сталиным на конференции он поддержал позицию Молотова, но позже Сталин позвонил, предложив уступки, которые сделали возможным наше соглашение. В результате продолжительной вчерашней встречи

со Сталиным я получил надежду, что мы сможем сделать шаг вперед в направлении урегулирования румыно-болгарских проблем. Мы также обсудили китайскую ситуацию, Иран и атомную энергетику. В результате нашей беседы я надеюсь, что сегодня днем мы сможем достичь некоторого согласия по этим вопросам. Вчера Молотов настаивал на полном подчинении комиссии по атомной энергии Совету безопасности, сделав ее подконтрольным учреждением Совета, и возражал против любых ссылок на разрабатываемый поэтапно план. Мы в целом пришли к согласию по дальневосточным вопросам.

Ситуация обнадеживает, и я надеюсь, что сегодня мы придем к окончательному соглашению по нерешенным вопросам и продолжим нашу работу завтра».

Трумэн был почти что в ярости: «Это послание очень мало добавляло к тому, о чем корреспонденты газет уже сообщали из Москвы. И было не тем, что я считал правильным отчетом члена Кабинета перед президентом. Создавалось впечатление, что будто один партнер по бизнесу говорит другому, что его деловая поездка продвигается хорошо и не стоит беспокоиться».

Бирнсу это предвещало тяжелое возвращение, а московским договоренностям – короткую жизнь.

Весь день 24 декабря на конференции прошел за обсуждением вопросов Румынии и Болгарии, которое не закончилось вплоть до организованного в Кремле ужина, который совпал с празднованием католического/протестантского Рождества.

Сталин посадил Бирнса по правую руку, а Бевина – по левую. Бирнс затеял разговор о газетных спекуляциях по поводу здоровья Сталина и услышал в ответ, что тот давно не отдыхал и только после напряжения войны почувствовал, что не так молод, как раньше.

– Я занимался многими разными вещами, но также отдохнул, и чувствую себя лучше, чем когда-либо за последние годы.

Бирнс сказал Сталину, что во время сессии Совета министров в Лондоне он излагал Молотову мысль о заключении между СССР и США договора в отношении разоружения Германии:

– По моему мнению, заключение такого договора, направленного против главного очага агрессии в Европе, избавило бы СССР, США и Англию от всякого рода неприятностей в их взаимоотношениях из-за малых стран в Европе.

– Советское правительство стоит за самое полное разоружение Германии и такой договор, о котором Вы говорите, мог бы быть заключен, – ответил Сталин. – Но нужно было бы заключить подобный же договор против возможного возобновления агрессии и со стороны Японии.

Бирнс обещал доложить об этом президенту и позже связаться с Советским правительством по этому вопросу.

Сталин переключился на разговор с Бевином:

– По моим наблюдениям, британцы не хотят доверять русским в Триполитании.

– Проблема не в отсутствии доверия, а в желании избежать конкуренции.

– Насколько мне видится, у Соединенного Королевства в сфере влияния имеется Индия и все владения в Индийском океане, у Соединенных Штатов есть Китай и Япония,

а у СССР – ничего.

– Русская сфера влияния, – возразил Бевин, – распространяется от Любека до Порт-Артура. Что же касается Индонезии, то правительство Его Величества полно решимости уйти оттуда, как только это станет возможным. На этой неделе британцы должны покинуть Индокитай, их задача там выполнена и японцы полностью разоружены. Если удастся достигнуть урегулирования между голландцами и индонезийцами, британские войска будут выведены оттуда. Намерения британцев не столь предосудительны, как может думать генералиссимус Сталин.

Сталин и здесь проявил образец мягкости в общении с союзниками, хотя и прекрасно был осведомлен о британских зверствах в Индокитае и Индонезии.

– Я особо не настаиваю на том, чтобы британцы покидали некоторые территории. Например, присутствие британцев в Египте по время войны было весьма ценным.

На этом разговор о сферах влияния и закончился. Хотя в те дни в параллельных контактах с американцами Бевин подробно обсуждал с ними ситуацию во всех стратегически важных районах – Турция, Греция, Иран – где СССР, по его словам, «терся о Британскую империю».

На приеме присутствовал и Джеймс Конант – ректор Гарварда и один из физиков, участвовавших в ядерном проекте. Молотов в одном из тостов подшутил на тему, нет ли у Конанта в кармане расщепляющихся материалов. Сталин поднялся с места и спокойно произнес, что ядерный вопрос слишком серьезен, чтобы быть предметом шуток. И поздравил американских и английских ядерщиков с их большим достижением.

Зафиксировавший это Чарльз Болен подчеркнул: «Там, в банкетном зале Кремля, мы увидели, как Сталин резко изменил советскую политику, не проконсультировавшись с человеком номер два. Униженный Молотов даже не изменился в лице. Начиная с этого момента, Советы уделяли атомной бомбе то серьезное внимание, которого она заслуживала». Болен не понял, что стал свидетелем очередного спектакля, разыгранного на его глазах Молотовым и Сталиным, а их внимание к ядерной проблематике было первостепенным задолго до этой ночи на Рождество.

Конференция возобновилась 25 декабря обсуждением балканских и иранских дел, грозя зайти в тупик. Бирнс в середине дня попросил о личной встрече с Молотовым. Но тот начал с того, что волновало Кремль:

– Поскольку вопрос о разделе японского военно-морского и торгового флота остался невыясненным, – сказал нарком. – хотел бы узнать, как Вы думаете внести ясность в этот вопрос.

– Мне нечего добавить к тому, что сказал вчера. Получив вопрос от Вас, я передал его в военно-морское министерство и предполагал, что оно выполнит распоряжение. По приезде в Вашингтон я должен буду связаться с министерством с целью выяснения его планов.

Ясно, что у Форрестола и его коллег по министерству не было ни малейшего желания делиться японским флотом с Советским Союзом.

– Я не торопил Вас с этим вопросом, но он был поднят еще в двадцатых числах октября, больше чем два месяца тому назад. Поскольку не было получено никакой информации ни по линии НКИД, ни по линии военных властей, пожелал узнать, как обстоит дело.

Бирнс признался, что не возвращался к этому вопросу после того, как передал его в ведомство Форрестола. Молотов продолжал поддавливать: