От выстрела до выстрела
Шрифт:
— Двор будет готовиться к коронации, — сказала Ольга.
— Я и забыл об этом, — признался Петя. Для него Александр Александрович уже стал царём, а все эти церемонии — формальность. — Значит, вы уедете в Москву? — вдруг понял он. Венчаться на царство российские монархи могли только там, в стольном граде.
— Да, к Пасхе, должно быть.
Сердце сжалось от тоски. Она ещё была тут, стояла возле него, но если она уедет — а значительность торжества не подразумевала короткую отлучку — то Петербург потеряет для него все краски. Пётр вдруг осознал, что ему нравились воздух этого города, его улицы
— Ольга Борисовна, скажите, а… где бы вы хотели жить?
— Где бы я хотела жить? — удивилась она вопросу. Пётр кивнул. — Разве вы не знаете, что женщины живут там, где их поселит муж?
В ответе был оттенок кокетства, окрасивший голубые глаза невинным озорством. У Столыпина жар разлился в груди. Ольга одновременно показалась и покладистой, и бросающей вызов. Не спорящая и принимающая решения мужа жена — это подарок судьбы для мужчины, и в то же время, не лучшим образом относящийся ко всяким «эмансипе», Петя хотел бы знать её мнение, её желания, её вкусы. Удовлетворять их, угождать им. «Вот уж верно, и во мне есть противоречие» — подумал он.
— Да, я понимаю, — смутившись, опустил он взгляд, — и всё же, скажем… Москва или Петербург вам нравится больше?
— И там, и там бывает хорошо, когда не скучно, — призналась Ольга.
Ну, конечно. Блистательная фрейлина великолепного двора. Ей нравятся танцы, балы, торжества, высший свет, великолепные платья, что можно демонстрировать обществу, вызывая восторги и восхищённые вздохи. Не просто нравятся — это её стихия, она выросла в ней и живёт в ней. Если лишить её этого, вряд ли Ольга будет рада. А как он сможет ей всё это дать, если останется никем? Земский агроном, который утащит её в какую-нибудь Пензенскую губернию. Ужасно. Даже если согласится вступить в такой брак, она возненавидит его через неделю-другую. Впервые Петя задумался о том, что надо заняться поиском места где-нибудь при министерстве, завести связи, постараться остаться в Петербурге.
— Я думаю, что скучнее всего бывает там, где нет вас, — выпалил Столыпин, стараясь не говорить слишком страстно, и в то же время не произносить слова вымученно, как заученные. Как вышло в действительно он понять не мог, но Ольга не утратила улыбки, и это ободряло.
— Пётр Аркадьевич, а вы, оказывается, умеете говорить девушкам приятное!
Насмешка? Или ей это в самом деле польстило?
— Вы… знаете, если хотите… наверное… могли бы звать меня просто по имени. Если угодно.
Она взмахнула ресницами. Подумала пару мгновений.
— Но тогда уж и вы зовите меня «Оля».
Сердце застучало быстрее. Оля! Он только в мечтах своих к ней так обращался. Напевал про себя эти два слога, накладывая на любую мелодию, подгоняя под любые ноты, вместо нот, хотя музыкальностью совершенно не обладал. Разрумянившись, Пётр открыл было рот, но, замявшись, сам не удержался от смеха:
— Не могу, кажется, язык повернуться не может, вот так взять и… обратиться к вам иначе.
— Потренируйтесь, — поддержала она его смех.
Впервые с момента смерти Миши он увидел, чтобы Ольга смеялась. И это был их первый общий смех, когда что-то потешило их обоих, и момент
— Только не при вас. Когда вы уедете в Москву — я потренируюсь.
— Но тогда при мне вы на это так и не решитесь.
— Я постараюсь. Главное как-то начать.
— Начните письменно, — посоветовала Ольга, — обычно это проще.
— Вы… позволите мне вам написать?
Нейдгард задумалась. Сама не заметила, что посоветовала именно это — написать письмо. Но разве в переписках есть что-то предосудительное, если они не содержат фривольностей?
— Напишите, — разрешила она.
— Только я никогда не писал таких писем.
— Таких? — подчеркнула Ольга.
— Я имею в виду… — Столыпин растерялся, не зная, что именно он имел в виду. Точнее, зная, но боясь произнести.
— Да, что вы имеете в виду?
— Любовных, — быстро вышептал он, словно испугавшись звука своего голоса. Ольга Борисовна неожиданно посерьёзнела и нахмурила брови:
— А вы такого мне и не пишите.
— Простите, я…
— Мы с вами не обручены, Пётр Аркадьевич, и я ещё ничего вам не обещала.
Он понял, что переступил черту, и захотел умереть на месте. Достигнутое так изящно и не спланированно хорошее общее настроение испарилось. Куда он полез? Осмелел! Про любовь заговорил, хотя кто же опошляет любовь внебрачными разговорами? Дурак!
— Ольга Борисовна, даю вам слово, что письмо будет исключительно дружеское.
— Хорошо, — кивнула она и посмотрела на облака над головой, виднеющиеся сквозь паутину тонких ветвей, — мне пора, Пётр Аркадьевич.
— Так быстро? — они развернулись и пошли по аллее обратно. — Как жаль.
Петя проводил её до дворца, от которого они не успели далеко уйти и, оставшись в одиночестве, не сразу решился покинуть двор. Теперь они вряд ли увидятся скоро. Возможно, их следующая встреча будет летом. Если будет, ведь на начало лета Столыпин твёрдо запланировал отъезд на Кавказ. И только исход дуэли определит, увидятся они с Ольгой снова или нет. «Может, стоило ей сказать? — подумал Пётр. — Сказать, что я отомщу за Михаила и буду стреляться с Шаховским. Нет, что бы это дало? Она бы посчитала слова хвастовством, требованием внимания. А я ничего этого не хочу». Стиснув кулаки, Столыпин ощутил привычную боль в правой, не выдерживающей долгого напряжения. Судьба его должна была вскоре решиться, и он был к этому готов, несмотря ни на что.
Глава VI
Выйдя из аудитории, Пётр выдохнул с чувством человека, исполнившего свой долг. Последний экзамен был сдан, и матрикул[1] заполнился всеми необходимыми отметками.
— Столыпин! — окликнул его однокурсник и, догнав, повис на плече. — Ну что? Что поставил?
— Пятёрку, — без хвастовства, спокойно ответил Пётр.
— Ну даёшь! Василий Васильевич такую скуку преподаёт, а ты и тут преуспел!
— Предмет полезный, отчего было не вникнуть?
— Сдал! Сдал! — радостно раздался крик выскочившего из-за стеклянной двери студента, и Столыпин едва успел сдвинуться левее. В тот же момент позади обрушилось предупреждение: