От выстрела до выстрела
Шрифт:
Пётр до этого видел её только в светлых платьях. Какого именно цвета — не помнил, может, голубоватых, может, розоватых или зеленоватых. Он не придавал этому значения. Смотрел на лицо, руки, волосы, слушал её смех — и всё это незаметно, с расстояния. Слушал, как Михаил называет её «Оля» и вздрагивал, что можно вот так запросто, нежно, как к близкому другу к ней обратиться. «Оля»! О–ля. Было в этом коротком, милейшем имени что-то французское. Что-то волшебное, как звук взмаха дирижёрской палочки, приводящей в движение весь оркестр чувств молодого человека.
Но сегодня её лица никак
Когда все церемонии были завершены, люди потянулись с кладбища прочь. Пётр посмотрел на Александра, чей взгляд замер на могиле. Должно быть, он думал сейчас о быстротечности бытия или загробной жизни. Саша любил поразмышлять и потеоретизировать о недоказуемом, вечном, прекрасном.
— Извини, я сейчас, — сказал ему брат и двинулся на перехват уходящих Нейдгардов. Если бы не истекало время, в которое можно подойти и поговорить, он бы так и не решился, но пришлось заставить себя. Пан или пропал. Сейчас или никогда. — Ольга Борисовна!
Она остановилась. Наконец, выпрямила шею и подняла лицо. Пола шляпы, как театральный занавес, открыла его. Её светлые, покрасневшие глаза, мягкий контур черт, вьющиеся русые локоны, выглядывающие из-под шляпы.
— Примите мои искренние соболезнования, Ольга Борисовна.
Миг растерянности. Кивок. И тихий, но твёрдый голос:
— И вы примите мои, Пётр Аркадьевич.
Отойти бы с дороги и дать им уйти, но как же сложно это сделать! Он перевёл внимание на Дмитрия, чтобы не выглядеть непочтительным:
— Я думаю вызвать на дуэль Шаховского.
Дмитрий от удивления подался корпусом назад. Разве что руку к сердцу не приложил.
— Господи! Пётр, это ужасная идея.
— Я должен.
— Пожалейте родителей! Он ведь и вас убьёт!
— Не обязательно…
— Я там был, и я заверяю вас, что шансов никаких. А вы как стреляете?
Пётр понимал, что вопрос не содержит насмешки — откуда студенту, а не военному, вообще уметь стрелять? — только дружескую заботу. Да и мало кто знал, что у него врождённый ревматизм правой руки, от того и почерк ужасен, и мало что он крепко может в ней держать. Но он также знал, что на него смотрит Ольга, любившая, а, точнее, всё ещё любящая Мишу (разве смерть вмиг перечёркивает чувства?), офицера, что был способен на такого рода поступки. И если он не последует примеру брата, то ничего не будет стоить в её глазах.
— Я подготовлюсь, научусь стрелять…
— Пётр, — Дмитрий осторожно взял его под локоть и отвёл чуть в сторону, — Миша хотел, чтобы вы позаботились
— Я бы предпочёл избавиться от плохого, вы сами сказали, что Миша был прав, а князь Шаховской — зазнавшийся болван!
— Тише, если вы скажете это ещё громче, то до него дойдут слухи и он сам вас вызовет.
— Я этого не боюсь!
— Пётр, Миша хотел, чтобы вы присматривали и за Олей, — Дмитрий глазами повёл к сестре, — он так переживал о том, что с ней будет!
— За Ольгой Борисовной? — дыхание на секунду спёрло. Он повернулся к ней. Она, оказалось, тоже смотрела на них, и восприняла это как сигнал окончания беседы. Подошла.
— Надеюсь, что Дима отговорил вас от этого опрометчивого поступка, Пётр Аркадьевич?
— Вы тоже не хотите, чтобы я… отомстил за брата?
— Нет. Пётр Аркадьевич, я совсем не хочу, чтобы и вы подвергли себя этому риску.
В прошлом году, когда он приехал в Санкт-Петербург и Михаил представил ему свою избранницу, она, посчитав его ещё ребёнком, назвала «Петя», но, поинтересовавшись, сколько ему лет и узнав, что он получил аттестат зрелости, смеясь, исправилась на «Пётр Аркадьевич» и, хотя он был младше неё на три года, с тех пор так и обращалась. И тем не менее, всегда в этом её «Пётр Аркадьевич» слышался подтекст: «Но это я не всерьёз, ведь ты — ещё мальчик».
— Слышал, Пётр? — Дмитрий похлопал его по плечу, в этот горький, объединивший всех день перестав «выкать». — Так что, выкини из головы.
— Нет, я…
Но Нейдгарды уже тронулись. Ольге, у которой заканчивались душевные силы и выдержка, хотелось поскорее уйти с мрачного кладбища, где обрёл свой последний приют её жених.
Пётр и Саша снимали квартиру на Васильевском острове, неподалёку от университета, минутах в десяти ходьбы. Сумерки сгущались и со стороны Невы тянуло холодом. Братья молчали, погружённые в траурные мысли.
— Мне нужно раздобыть револьвер, — произнёс старший, нарушив тишину.
— Что?! Зачем? — удивился Саша, остановившись.
— Затем.
Пытаясь понять, к чему это было сказано, что задумал Пётр, Саша вернулся к случившемуся, похоронам, дуэли, из-за которой всё к ним и пришло.
— Не скажи, что тоже стреляться будешь?
— Буду.
— А как же твоя рука?
— Ничего, натренироваться можно. Главное револьвер купить. Отец бы легко его достал, но ему я ничего говорить не хочу.
Вдруг откуда-то сзади раздалось:
— Столыпины! Столыпины!
Братья оглянулись. Судя по одежде и стрижке — это был студент. Он приближался к ним и, когда оставалось шагов тридцать, они его признали.
— Вернадский! Что ты тут?
— Иду от Ольденбургов, издалека увидел вас, сворачивающих, и решил пойти следом.
— Дело какое-то? — продолжил интересоваться Пётр.
— Хотел пригласить вас к нам заглянуть завтра. Мы снова собираемся.
— Для чего?
— Как для чего? Говорить о будущем России! — вдохновенно произнёс Владимир Вернадский, учившийся с ним на одном факультете и том же естественном отделении. Они поступали вместе прошлым летом.