От выстрела до выстрела
Шрифт:
— Что я могу поделать? Я всего лишь желаю устроить твою жизнь, но ты не должна воспринимать это как принуждение. Скажи, ты пошла на помолвку от того, что тебе понравился Петя, или потому, что он не мытьём так катаньем склонил тебя к этому?
— Что теперь говорить? Скоро начнут съезжаться люди.
— Оля, мне твоё благополучие важнее всего этого. Если в тебе нет желания и ты не чувствуешь, что будешь счастлива — всё можно отменить.
Фрейлина отвернулась от зеркала, перед которым делала последние приготовления. Ведь и Столыпин должен был прибыть,
— Папa, так вышло, что нас с ним не раз видели вместе, когда он приходил повидать меня при дворе, и девушки стали женить нас, воспринимая как само собой, что младший брат женится на мне вместо старшего. Отказываться от помолвки можно было только в ущерб доброго имени, а теперь слухи дошли и до императрицы, и её величество дала мне разрешение на брак.
— Неужели? — приятно удивился Борис Александрович. Потом уже переварил сказанное до этого и нахмурился: — Так Петя тебе не нравится?
Оля опустила взгляд. Она могла строить неприступность при молодом человеке, но зачем кривить душой перед отцом?
— Ты ведь ему не скажешь?
— О чём разговор! Зачем мне передавать ему что-то? — гофмейстер заволновался, что замечательный юноша, казавшийся ему симпатичным и достойным, окажется отвергнутым Ольгой. Ей угодить не так-то просто. Девушки! Но дочь подняла глаза и удивила:
— Нравится.
— Зачем же скрывать от него это?!
— Чтобы не надумал себе, что можно теперь считать меня своею и ничего не делать, — вздёрнула носик Ольга, — к тому же нравится — это ещё не любовь. Я и от него пока слов любви не слышала, — «Хотя многое другое, что он говорил, было не менее приятным» — подумалось ей.
— Он младше тебя и стеснителен, будь снисходительна к бедняге!
— Я очень снисходительна! Ведь я согласилась стать его невестой! — чуть высокомерно заметила она.
— Бога ради, только не спугни его своим характером! — взмахнул руками Борис Александрович.
— Я?! Пусть он старается угождать мне, я ведь могу и передумать, — поведя плечиками, Ольга задирала отца, одновременно шутя и угрожая.
— Можешь, — гофмейстер погрозил ей кулаком, но тоже в шутку, — можешь, Оля, только за твои выходки я сам с тобой поквитаюсь!
— Какие ещё выходки?
— Петя младше, а ведёт себя взрослее, чем ты! То одно ты хочешь, то другое. Это всё от избалованности. Пора остепеняться, выбирать направление своей жизни и придерживаться его.
— А если я не умею?
— Тогда замечательно, что рядом с тобой будет такой человек, как Петя. Он тебе и направление укажет, и свернуть с него не даст, — Борис Александрович перекрестился, — прости Господи, что произнесу такие слова, но, может, оно и к лучшему, что мужем тебе станет спокойный студент, а не горячащийся офицер, бросающий вызовы на дуэли налево и направо!
Когда публика собралась, гофмейстер подозвал к себе Столыпина и дочь. Объявив о причине устроенного вечера — о которой гости догадывались — он взял руку Пети и вложил в неё ладонь Оли.
—
Ольга чувствовала себя неуютно под взором Петра, не выпускавшего её из вида с самого прибытия. Щёки пылали, эмоции бурлили — решилось её будущее, но окончательно она это поняла лишь теперь, когда увидела свою ручку — белую и маленькую, в большой и широкой ладони Столыпина. Длинные мужественные пальцы имели красивую форму, они не сжали её руку, но и не остались бездеятельными; осторожно и несильно обняли касанием, как бы говорящим: «Не волнуйся».
Но если Оля чувствовала переполох внутри, то Петя вовсе едва дышал, когда, наконец, впервые тронул мягкую кожу заветной ладони. Показавшаяся совсем хрупкой и тоненькой, рука Оли ничего не весила, и Столыпин подумал, как бережно ему надо будет обращаться с нею! Ему хотелось заговорить, отныне имевшему право делать это спокойно, но к Борису Александровичу подошла родственница, оглядывавшая стоявшую возле того пару:
— И когда же будет свадьба?
— Вот, теперь будем планировать, — улыбнулся гофмейстер, — не раньше лета, должно быть.
— А где будете устраивать?..
Петя ощутил, как кто-то тянет его за локоть и, обернувшись, увидел Дмитрия.
— Можно тебя на минуту?
— Да, разумеется. Простите, — извинился он перед невестой, её отцом и любопытной дамой. Нехотя отошёл следом за прапорщиком. Едва обрёл право держать Олину руку, как вынужден отпустить её! Сделать это было почти физически больно.
— Ты слышал о том, что Иван Шаховской опять стрелялся?
— Правда? Нет, не слышал.
Дмитрий в упор смотрел на Столыпина, так пристально, словно запоминал для написания портрета.
— Ты не умеешь лгать, Петя. Ты не был удивлён.
— Голова занята другим, мне не до какого-то Шаховского!
— Наш дядюшка, Пётр Александрович, служит на Кавказе. Я пытался через него узнать какие-то подробности, но никто ничего не знает! Второй дуэлянт будто растворился. Рана у Шаховского есть, а стрелявшего — нет.
— Что ты от меня хочешь?
— Я помню, как ты искал его, как грезил мщением. Не говори, что это был не ты! — прошептал Дмитрий.
— Я не могу признаться в том, чего не делал, — выжал из себя Петя, но Нейдгард был прав, врать он не любил так сильно, что и не умел этого. Допрашивающий оттащил его в угол зала потихоньку и ещё понизил голос:
— Я никому не скажу, Петя, я прекрасно понимаю, какие ждут неприятности за подобную выходку! Ты не оповестил инспектора[2], где был летом, ты стрелялся — тебя выгонят из университета. Но как, ради бога, ты заставил молчать обо всём Шаховского?
Заключая «сделку» с князем, Столыпин переживал за свою учёбу и боялся, как бы не вляпаться в неприятности по возвращении. Но потом вылез наружу вопрос с разрешением на женитьбу, и с тех пор, как Пётр решил для себя, что брак с Ольгой важней ему, чем университет, не так страшно стало оказаться выгнанным.