От выстрела до выстрела

Чеснокова Юлия Олеговна

Однако его провели к тому самому Владимиру Денисовичу. Представили и усадили.

— Итак… — директор департамента посмотрел в какой-то лист. Петя напряг зрение. Это же его прошение, его почерк! — Пётр Аркадьевич Столыпин?

— Честь имею!

— Желали служить у нас? — на него почти не смотрели.

— Желал! То есть… и желаю.

— Вот и прекрасно. Можете с понедельника начать?

— С понедельника? — едва не подавился удивлением Столыпин. — Но я…

— Что? — поднялись тяжеловатые, лишённые какого-либо юмора глаза директора.

— Нет, ничего. Смогу, — осипшим голосом заверил Петя.

— Ознакомитесь тут со всем, войдёте в положение, так сказать. Если

и вас, и нас всё устроит — зачислим на общем основании.

Столыпин как будто бы продолжал не понимать, что происходит.

— У меня свадьба в ноябре… я должен буду ехать в Москву.

— Возьмёте отпуск.

— Так сразу? Едва взявшись за службу?

Владимир Денисович соизволил бросить второй тяжёлый, но теперь ещё более серьёзный взгляд.

— Так вы желаете служить или нет?

— Да! Простите. Конечно. Виноват. Буду в понедельник.

Директор как будто бы уже и забыл о том, что здесь кто-то присутствует. Увлёкся подписыванием бумаг, предварительно прочитывая каждую. Петя не удержался:

— Разрешите спросить, ваше превосходительство?

— Разрешаю, — перо мерно проскрипело, лист отложили.

— Почему… почему моё прошение принято? Почему именно сейчас? Я его, кажется, в июле подавал…

Владимир Денисович педантично закончил с двумя бумагами, по ходу чтения которых Петя подумал, что ответа не дождётся. Но вдруг о нём вспомнили. Отложили перо и повернули к нему лицо.

— Поругались у нас два чиновника. Чёрт знает что не поделили. Один вызвал другого на дуэль. Полицию предупредили. Надзор был. Нет, всё равно как-то выскользнули! Стрелялись. Один — мёртв, другой ранен, неизвестно когда встанет на ноги. А дел — дорогу до Дальнего Востока выстлать можно! У меня, — он похлопал по пышной стопке на краю стола. — очередь неизвестно кого, с «протекцией». Понимаете, Пётр Аркадьевич? — Пётр Аркадьевич кивнул как можно более понимающе, со всей глубиной знаний. — Они тут будут числиться, а дела кому делать? Мне одному?

Директор перевёл дыхание. Спросил:

— Вы не дуэлянт?

— Никак нет, ваше превосходительство! — сходу соврал Столыпин. Без предварительной подготовки хорошо вышло.

— Вот и замечательно. Трудиться придётся не покладая рук. У нас тут бывает до поздней ночи засиживаются. Бумажной волокиты много, но куда без неё? Приготовьтесь, что станет не до отдыха…

Когда Петя вышел на набережную Фонтанки, он всё ещё словно спал, прокручивал разговор в голове, щипал себя через рукав. Случилось! Неужто случилось? И, главное, взяли потому, что не по протекции! Не навязали его со стороны, а дали шанс. И он его использует, он проявит себя! Нет, всё-таки есть надежда на перемены к лучшему, есть порядочные люди, есть, ради чего стараться и чему служить! Столыпин был готов служить — не покладая рук, хоть до ночи, хоть до утра. Хоть до гроба. «Боже мой, ведь теперь и в вольные слушатели можно! — подумал Петя. Но тотчас переключился на другое, самое для него важное: — И теперь спокойно можно жениться на Оленьке. Теперь, наконец, всё у нас будет хорошо!».

Примечания:

[1] Ныне улица Пестеля

[2] Внук А. Н. Бекетова, которому здесь 4 года от роду — поэт Александр Александрович Блок, чьи родители разошлись, когда ему было около года

[3] Влюбившись в 42 года в шестнадцатилетнюю, Менделеев стал добиваться развода. Пять лет спустя он его получил, но с запретом жениться в течении семи лет, однако Менделеев подкупил священника и венчался повторно. Скандал дошёл до императора Александра III, который, как считают, и произнёс в какой-то формулировке фразу, что Менделеев такой один,

и наказать его нельзя.

[4] Там находилось Министерство внутренних дел Российской империи, Чернышёв мост — нынешний Ломоносовский

[5] Разрушена и не сохранилась, на её месте на Арбате сейчас пятиэтажный жилой дом

Глава XXI

Снег выпал в Москве по самое колено. Мороз стоял не сильный, солнце серебрило сугробы. Оля невольно подумала о том, что если бы Михаила не убили на дуэли, то у неё была бы осенняя петербуржская свадьба с отблеском увядания. Возможно под низкими тучами, вечно предвещающими над Невой дождь. Но сложилось всё по-другому: Петя, Москва, слепящий снег и яркое солнце, отражающееся в море золотых куполов. Колокольный перезвон первопрестольной веселее и добрее солидного, размеренного звона северной столицы. Там всё холодный гранит — тут тёплое дерево. Там — грязь и слякоть, бледные курсистки и проезжающие по проспектам вычурные экипажи придворных. Здесь — рассыпчатые снежинки и скрипящий хруст под ногами, румяные дети носятся, съезжая с заледенелых горок, совсем как воробьи, спрыгивающие с голых ветвей деревьев вниз за крошками. По извилисто-кривым, нешироким улочкам гоняют сани, поднимая от калитки до калитки белые фонтаны.

Платье Оле пошили простое — как она и хотела. Скинув с себя фрейлинские наряды, проведя лето в покое и тишине, Ольга чуточку посерьёзнела и остепенилась, а потому поняла, что мода приходит и уходит, а строгая элегантность и невинность, подобающая новобрачной — лучший выбор для столь важного дня. Стоя в церкви, слушая священника, произнося клятвы, она поглядывала на Петю, до боли в щеках сдерживая улыбку — пристало ли перед алтарём, иконостасом и со свечой церковной в руках веселиться, как дурочке? Но до чего красив у неё был жених! Высокий, статный, с мужественным лицом, которое совсем не портили борода и усы. Когда-то влюблённая в Михаила, она считала, что не выйдет за бородатого, потому и заглядывалась на гвардейцев. Впрочем, они с Мишей как раз влюбились в тот год, когда гвардейцам разрешено было носить бороды, но далеко не все стремились их отпустить, и гладкие офицерские подбородки юной девушке казались красивыми, в отличие от «стариковских», заросших. Как меняются вкусы! Видя Петю, она уже и не думала, что что-то в нём может быть не так.

Что испытывал в этот день Пётр? Он и сам бы сказать не смог ни сейчас, ни чуть позже, ни годы спустя. Если говорят, что счастливые часов не наблюдают, то Петя не наблюдал ничего, кроме Оли. Всё проносилось каруселью где-то на заднем плане, всё не имело значения, только она — она! Его любовь, отрада, посланный ему Богом дар. Он видел, что она прекрасна, что она в белом, становится его женой, но, как и большинство мужчин не отдавал себе отчёта, какие там рукава, оборки, пуговицы, украшения. Главное украшение — сама Оля. Запах воска и ладана вводил в некий транс, и от десятков горящих свечей, чьи огоньки образовывали ореолы, всё сливалось, подчёркивая лишь стройный стан стоявшей рядом невесты.

Священник читал молитву:

— Владыко, низпосли руку Твою от святаго жилища Твоего, и сочетай раба Твоего сего, Петра, и рабу Твою сию, Ольгу, зане от Тебе сочетавается мужу жена. — Что могло быть дороже и слаще этих слов для Столыпина? Но и им он внимал как сквозь пелену, понимая о чём речь, угадывая, когда нужно отвечать, но не вслушиваясь. С самого утра он волновался даже больше, чем невеста, но каким-то образом умудрялся этого не показывать. — Сопрязи я в единомудрии, венчай я в плоть едину, даруй има плод чрева, благочадия восприятие.