От выстрела до выстрела

Чеснокова Юлия Олеговна

— Столыпин, в молодости все влюбляются, иногда и по несколько раз. Некоторым только кажется, что они влюблены, а иные только говорят, что влюблены, чтобы добиться чего-то. Как инспекция должна отличать одних от других? Никак! Соблюдается Устав, только и всего.

— Только и всего? У кого-то, может, жизнь из-за этого рушится!

Андреевский вздохнул. Снял очки и отложил. Вернул отказ Петру.

— Хорошо, я скажу тебе, Столыпин, вот что. Посоветовавшись с инспектором и Андреем Ивановичем, мы думали направить в министерство твоё прошение. Но, собрав мнение остальных профессоров, я узнал, что твоя успеваемость снизилась невероятно с тех пор, как ты собрался жениться. Романтические мысли не пошли тебе на пользу, а, может быть, на пользу как раз

пойдёт повременить со свадьбой и хорошенько взяться за учёбу. Я, как ректор, заинтересован в подающих надежду студентах для университета, а не в том, чтобы они распылялись и хоронили свои таланты.

Повертев в руке бумагу, Петя убрал её в карман.

— Отказывая мне в браке, вы теряете студента и того вернее, ваше превосходительство, ведь я вынужден буду уйти из университета. Простите, что отнял время!

Столыпину было обидно, досадно и неприятно, но, выйдя на улицу, он стал осознавать, что, вероятно, законы не дураками писаны, и преследуют определённые цели, и да, возможно, такие рамки для студентов, правила, постановления дисциплинируют и обращают их взор к наукам, но отчего же нельзя разбираться в конкретных ситуациях? Идти навстречу искренне страждущим? Потом Пете вспомнились все те гуляки и завсегдатаи кабаков из однокурсников, которым запрет на брак никак не мешает праздно проводить время, прогуливать лекции, терять дни и ночи за неблаговидными занятиями. Неужто хуже бы было, женись они и остепенись? «Или дураки, всё же, законы пишут? — усомнился через пять минут Столыпин. — Был бы я на их месте, что бы решил? Что бы постановил?».

Андреевский по-прежнему слишком чужой для него человек, холодный. Раскрываться перед ним и жалиться на судьбу не было и в мыслях. Тут Пете вспомнился Андрей Николаевич Бекетов, с которым сложились совсем другие отношения. Бекетов вообще был известен своей терпимостью, стремлением понять, войти в положение. Он стоял у истоков создания Высших женских курсов — Бестужевских, считая, что женщины имеют право на высшее образование, и стремясь способствовать этому всеми силами. Андрей Николаевич полагал, что люди должны быть как можно свободнее в своей жизни. А разве запрет жениться — это не ущемление свобод?

Петя пошёл к нему, бывав у него прежде пару раз, на Пантелеймоновской улице[1], напротив отделения жандармов — ходил советоваться по зачётным работам и как-то просто помогал профессору доносить книги.

Столыпину открыла молодая женщина лет тридцати, в простом тёмном платье, с умными глазами, но некрасивою нижней частью лица — тяжёлой, кажущейся пустоватой из-за узких губ. Представившись, он спросил его превосходительство Бекетова. Она осведомилась, кто его спрашивает и, получив ответ, впустила гостя, уходя из прихожей вглубь и громко говоря:

— Папа, к тебе один из твоих студентов — некий Столыпин.

Из другой комнаты выглянула супруга Бекетова, Елизавета Григорьевна, с которой Петя был мельком знаком. Они поздоровались. Тут уже появился Андрей Николаевич.

— О, Петя! Надо же! Не ожидал, не ожидал! Ты отчего из отпуска так рано?

— Личные обстоятельства вынудили меня. Простите, что так поздно…

— Ничего, проходи, идём в кабинет. Катюша, — сказал он дочери, что открыла дверь, — чайку ли не сделаешь нам?

— Хорошо.

Проходя в кабинет, Столыпин увидел в зале ещё трёх девушек, довольно молодых — все читали книги, кто на кресле, кто на диване, и стояла загадочная, уважительная тишина. Её казалось невежливым нарушить.

— Что это у вас, Андрей Николаевич, — прошептал Петя, — Бестужевские курсы прямо на дому?

Профессор улыбнулся, указав на стул гостю. Стол у него был завален чем только можно: гербариями под стеклом, разрозненными бумагами, книгами, рисунками цветов, трав и грибов, карандашами и перьями.

— Это дочери мои, любительницы чтения — хлебом не корми!

— Они все живут с вами? — Петра это удивило, поскольку они совсем не выглядели девочками, а давно вошли в брачный возраст.

— Да, теперь все, — Андрей Николаевич подгрёб беспорядок

на одну сторону, предвещая появление двух чашек чая, — Сашуля моя ушла от мужа, а куда ж ещё, как не к отцу? — за стеной визгнул ребёнок. Бекетов поднял палец. — Вон, слышишь? Сынишка её, внучок мой[2].

Пете вдруг, ни с того ни с сего, впервые с прошлого лета, вспомнилась Вера Фирсанова и её маленькая дочка Зоя. Как незавидна участь многих женщин!

— А что… муж поднимал руку на вашу дочь?

— Нет! Что ты, он для этого слишком интеллигентен.

— Пил? — Бекетов покачал головой. — Изменил ей?! — ужаснулся Столыпин, считавший измену тем же самым, что предательство. Она бесчестит того, кто до неё опускается.

— Нет-нет, ничего такого! — отмахнулся профессор. — Характерами не сошлись. Сашуля говорит, невозможно с ним жить: нуден и пунктуалист до дрожи! И то ему не так, и сё…

Столыпин сдержался от дальнейших вопросов, испугавшись, что узнанное возмутит его до глубины души. Одно дело, когда муж тиран — скуп и жаден, так что жене не позволяет ни платьев купить, ни выйти куда-нибудь, или жесток и осмеливается насильничать, или транжира и пропойца, оставляющий семью без рубля, но другое — когда у человека сложный или требовательный характер. Разве это грех? Преступление? О чём же девушка думала, когда шла замуж? Совсем не знала, с кем связывает свою жизнь? Зная Андрея Николаевича, Петя не сомневался, что это был добровольный брак без принуждения, а, стало быть, толкала к замужеству любовь — за что-то же она полюбила? И что же могло не нравиться мужу-пунктуалисту? Неубранный дом? Неопрятная жена? Не приготовленный обед? Конечно, вернуться к отцу, под его опеку, под крыло маменьки, которая накормит и всё сделает, а самой лежать, читая книжки, в удобной позе на диване — это совсем не то, что жить семейной жизнью, нести за неё ответственность, обо многом заботиться и предусматривать ежедневно десятки вещей. «До чего же доходят нравы! — по-стариковски вознегодовал Столыпин. — Что люди не пытаются понять друг друга и сохранить ценнейший дар — семью, особенно когда в ней уже появился ребёнок! Всё ломают, от всего бегут, и чего ради? Знаний? Каких-то умных фраз из книг? Ладно бы в шестнадцать-семнадцать лет зачитываться какими-то романчиками или трудами философов и о чём-то мечтать, но потом? Когда же взрослеть, боже мой, принимаясь за жизнь практическую?». На этой мысли его совершенно твёрдо озарило: университет ничего не значит по сравнению со свадьбой. Отказали — и чёрт с ними! Ольга Нейдгард его будущее, а не профессорская кафедра.

И тут пришла на ум ещё одна, крамольная мысль: «А что, если после свадьбы Оля окажется вот такой женой? Я прийду домой со службы, а она лежит и книжки читает, и так день за днём. И дела ей до меня нет, а мои просьбы заняться домом и детьми ей по боку, она только злится и огрызается, говорит, что я нудный и невыносимый!». Столыпин чуть не тряхнул головой, отгоняя это видение. Нет, Оля такой не была и быть не могла. Но неужели существует что-то, что разочаровало бы его в ней? «Нет, не существует, — заключил он, — потому что я её достаточно узнал, и готов поклясться, что наводить уют в доме ей будет куда интересней, чем вычитывать затейливые фразочки у какого-нибудь Дарвина или Локка!».

В кабинет вошла Екатерина Андреевна с двумя чашками. Поставила их мужчинам и вышла. Столыпин не хотел спорить с любимым преподавателем, ссориться с ним, сообщая свои соображения, а потому только улыбнулся:

— Я не знал, что у вас четыре дочери. Теперь ясно, отчего вы так ратуете за женское образование.

Бекетов тоже улыбнулся:

— Да, не подарила мне Елизавета Григорьевна мальчика, но ведь и дочерям надо свою жизнь устраивать как-то, и ладно я — помогу своим, чем смогу, а у кого-то ведь нет никаких возможностей и бедные девушки обречены сами о себе заботиться. А как, если им не позволяют обзавестись достойной профессией? Выучиться, как мы, на медика, физика, математика. Им ведь тоже всё интересно, и умом они ничуть не хуже нас, так же могут трудиться и делать открытия.