Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— А мне наплевать! Разве Григорию Николаевичу наплетут — вот это будет неприятно нам обоим…
— Ну, этого не бойтесь! Он это безо всякого внимания оставляет. Мы греха в этом не видим, да признаться давно уже в святости живем…
Лариса говорила просто, наивно, без всякой задней мысли. Между тем ее спутник от этой простоты и наивности сразу забеспокоился, ибо почувствовал их как намек и вызов. Фразы Ларисы «наплевать, что подумают», «этого не бойтесь!» и «мы давно с ним в святости живем» подействовали на елейного лицемера и идеологического бабника поощрительно…
— Верно. Греха тут никакого нет, а просто повеление природы. Это мы, горожане, наложили печать пошлости на такие радости жизни. А Бог сказал: будьте, как дети… [379]
Спутник начал рассказывать про секту адамитов [380] , которые жили,
Но вот без фонарика нельзя уже было обойтись: вступили в самую гущу зарослей. Тропинка вилась под плакучими березами, меж густых кустарников жимолости, бузины и малинника, попадала в высокие камыши. Под ногами трясинник. Синевато-серебристый свет фонарика, вылавливая из темноты замысловатые комбинации растительности, создавал сказочное настроение. Камыши, затрагиваемые путниками, издавали шелковые шорохи, болотце под ногами позванивало: прыгали и лопались пузырики. Взорвался бекас и, вознесясь к небесам, заблеял там в темных облаках, как заблудившийся молочный барашек…
379
Мф. 18, 3: «В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное».
380
Адамиты(также адамитяне) — приверженцы христианской секты (образовалась еще во И в. н. э.), проповедовавшие возвращение к святости и невинности первобытных людей в раю — Адама и Евы, что включало в себя требование ходить нагими. Также последователям секты была присуща большая по сравнению с традиционным христианством свобода отношений между мужчиной и женщиной, что служило поводом для обвинения адамитов в распутстве.
Вронч шел позади, и дерзкая и грешная мысль преследовала его, как надоедливая муха, которую никак не отгонишь. Поскользнулась Лариса, а он этим воспользовался и, поднимая ее с колен, подхватил под руки и привлек, не выпускает… Она и сердится, и смеется:
— Да отцепись же! Что с тобой?
Вырвалась и убежала в темноту. Вронч постоял, огляделся, отдышался, поискал фонариком — нет, не видать. Поднял выроненный тючок с «Искрой» и пошел назад, весь в эротическом тумане. Добрался по памяти до плакучих берез и дальше не знает куда. И вдруг женский затаенный смешок в сторонке, близко. И от этого женского смешка снова помутилось в голове блудливого идеолога. Метнулся на смешок в темень под плакучими березами и осветил ее фонариком: стоит Лариса, оправляет косы распавшиеся и лукаво улыбается…
— Чур меня! Хотела убежать от вас, да жалко: в болоте, пожалуй, завяз бы!
Тяжело дышит, мешает «вы» с «ты».
— Околдовала ты меня… колдунья…
— А ты перекрестись, и пройдет!
— Не проходит…
Подошел. Она не успела рук от головы опустить — опять облапил…
— Отпусти, медведь этакий! Не поборешь… Я сильная…
А сама смеется и в смехе теряет и силу, и волю…
Уже бес сладкого греха готовился торжествовать победу, как вдруг сиповатый мужицкий окрик:
— Что за люди?
Никита с палкой. Барыня приказала по ночам сад и парк обходить: ягоды воруют.
— Мы это, мы!
Очень сконфузился старик. По голосу признал Ларису Петровну. Подумал, что с мужем она, с Григорием Миколаичем, разыгралась, — такая темень, что не признать человека.
— Прости Христа ради… Думал: воры, по ягоды… Хм!..
Пошел в сторону, тихо посмеивался в бороду и шептал:
— Хм! Ровно глухари на току!
Затрещал в колотушку.
Вернулись Лариса с гостем. Гость что-то не в себе, а она улыбается. Акушерка еще тут.
— Долго вы… — говорит.
— Да темно. Хоть глаз выколи!.. Назад принесли…
— Да, да… Неудачно…
— Совсем было дошли, да на Никиту напоролись. За воров нас принял…
Лариса смеется.
— Давайте мне: я на подволоке спрячу, — предложила Марья Ивановна.
— Пожалуй!.. Дней на пять… Со стеклянной фабрики человечек придет один. Лучше без всякой записки. Пароль скажет: «От кума поклон!» А мне надо в Нижний торопиться… к Максиму Горькому.
— Обожаю Горького! — подумала вслух Марья Ивановна и начала декламировать:
Рожденный ползать летать не может! [381]— Это что же за господина Горьким-то называете? — поинтересовался Петр Трофимович.
Вронч начал рассказывать про удивительного булочника, который превратился сразу в знаменитого писателя, причем то и дело называл его «нашим писателем». Это обидело Марью Ивановну. Хотя она в последний год сильно поколебалась в своей народовольческой
381
Рожденный ползать летать не может! —слова Ужа из «Песни о Соколе» (1898) М. Горького.
382
Партия социалистов-революционеров (эсеров) возникла в 1902 г. на основе объединения неонароднических кружков.
— Почему он — ваш? Горький стоит за героев! Возьмите его рассказы: «Уж и сокол», «Старуху Изергиль», «Буревестника», «Человека», который звучит гордо! [383] Ясно, что он — социалист-революционер…
Вронч не уступал:
— Горький не установился еще, но он вышел из низов, из пролетарской среды и если пока не совсем наш, то будет нашим.Сознание его проясняется. Это видно по рассказу «Челкаш», где явно все симпатии автора на стороне рабочего класса… [384]
383
Имеются в виду произведения М. Горького «Песня о Соколе» (1898), «Старуха Изергиль» (1895), «Песня о Буревестнике» (1901), «Человек» (1903). Слова Сатина из пьесы Горького «На дне» (1902): «Человек! Это — великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека».
384
Рассказ впервые напечатан в 1895 г. в журнале «Русское богатство». Главный герой рассказа Гришка Челкаш — вор. Симпатии Горького не обнаруживаются явно: начало рассказа, описывающее морской порт, внушает ужас перед капиталистическим мироустройством.
Чуть не поругались из-за Горького…
Надо сказать, что если в 80-х годах прошлого столетия любимцем интеллигенции был поэт Надсон, в 90-х годах — Антон Чехов, то теперь таким любимцем сделался Максим Горький. С шумом и быстротой ракеты взлетел этот молодой писатель на горизонте русской изящной литературы. Выпустил только две книжечки про выдуманных романтических босяков [385] и привлек все интеллигентские души. Еще в полном расцвете блистал талант Короленко, Чехова, еще жил и творил великий писатель земли русской Лев Толстой, а уже шумели и кричали только о Горьком. И критики, и читатели. Горьковский босяк воцарился от студенческой мансарды до аристократической гостиной… Откуда взялась эта обаятельная и притягательная сила горьковских босяков, безыдейных хулителей и разрушителей всех ценностей культуры и цивилизации?
385
«Очерки и рассказы» М. Горького были опубликованы в 1898 г. в двух томах.
Это было знамением грядущего времени — для одних и ярким обличением настоящего — для других.
И читатели, и критика слишком злободневно восприняли яркую красочную босяцкую ненависть к существующему и вложили в нее свое собственное содержание: ненависть к долгой укрепившейся реакции, к существующему политическому бытию, узрели борьбу с «сумерками» жизни, мещанством и пошлятиной устоявшейся действительности. Жизнь казалась тогда загнившим болотом, в котором плодились Ионычи, Чебутыкины, дяди Вани и всякие хмурые люди, — и вдруг яркий, красочный обличитель и ругатель жизни, горьковский босяк! Опостылели русскому человеку тишина и спокойствие, ибо беспокойна душа его. И вот точно молния на горизонте после продолжительной изнурительной жары. Хотелось грозы и бури и мало думалось о положительной ценности нового прокурора, ругателя и обличителя, разрушителя всех благ и добродетелей, на которых крепилась жизнь государства и общества. Всякий вкладывал в босяцкие громы собственного бога, непременно враждебного ко всему существующему. Никто не хотел узреть, что ничего, кроме ненависти к устоям жизни и разрушительных тенденций всех культурных и государственных ценностей, в босяке не имеется. Яркий, красочный язык, сверкавший неожиданными жемчужинами народной речи, отсутствие обычного литературного нытья, непосредственность, взрывчатый, не партийный, а нутряной анархизм, буйство свободной души, которыми наделил автор своих героев, заворожили и критику, и читателей, а необычайная биография автора привлекла к нему симпатии всех кругов и классов, склоняла к нему всех чем-либо обиженных и недовольных… даже просто скучающих от тоски и безделья…