Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— Миколка! Вот она, штука-то, музыка-то барская! Тебе бы? А? Грузи на телегу!
Вот тут черт и попутал Миколку Шалого:
— Она им не нужна! У них новая машина куплена…
Хохот стоит. А Миколка разгорелся. Подошел, потыкал пальцами…
— Его и хлебом не корми, а только на музыке поиграть…
— Грузи ему, робята, на телегу!
— Коли мир отдает, почему не взять? — радостно произнес Миколка Шалый.
— Бери, робята! Разом!
Покачнулась и поднялась
— Вали, вали! Поперек лучше поставить! Повертывай!
Стало на место фортепиано и вздохнуло гармоничным аккордом.
— Вишь! Сама заиграла!
Подбивал кто-то в главный барский дом идти — отказались. Сомневались. Покуда обождать надо. Там видать будет. Дом всегда на месте останется. Торопиться некуда…
Заскрипели телеги, поползли с барского двора. Веселый гомон, смех, шутки. И все больше над Миколкой Шалым и его музыкой.
— Вот баба-то твоя обрадуется!
— Как она тебя ругать — сядешь и веселую ей: она и запляшет!
Едут не торопясь, точно возвращаются с ярмарки с гостинцами и покупками…
Деревенская улица кишит народом. Бабы визжат, хохочут. Ребятишки как собачонки мечутся. Скрипят и колеса, и ворота. Добро по своим дворам разбирают. А на многих дворах уже ссоры бабьи между соседками.
Недовольные передела требуют: у кого больше, а у кого меньше, а у которых и совсем ничего нет!
На всю деревню визжит баба Миколки Шалого:
— Люди хлеба привезли, а ты, дурак, музыку! Пес ли в ней, в твоей музыке?
Хотели в избу внести — повернуть нельзя. Ни так, ни этак! Гремит, а не влазит…
— Эх ты грех какой!
Поставили, покуда что, в хлев, к корове. Пологом накрыли, а то птица нагадит…
— Ну вот… коровы, что ли, в твою музыку играть будут?
До самой ночи пилила баба своего дурня. А на свету обняла все-таки… Смирный больно. Даже жалко стало. Другой бы избил, да и все тут, а этот только почесывается да вздыхает…
А на другой день утром тревога по деревне: вернулся управитель Иван Степанович. Стражника освободили, и он верхом куда-то поехал на барской лошади. Надо начальства ждать. Пойдут обыски да аресты, пороть, сказывают, будут, засудят…
— Что теперь делать-то будем? Мать Пресвятая Богородица. — Хлеб и зерно можно спрятать. На них никакой заметки нет: барские они или крестьянские. А вот куда деть музыку?
— А черт тебе велел приволочь ее домой? Куда с ней денешься?! Некуда спрятать.
— В овин ее, что ли?.. А то на сенницу… сеном завалить.
— Куда хошь девай, хоть сожги, а только чтобы не было ее, проклятой!
Стоит Миколка Шалый в коровнике и
— Ах ты Боже милостивый! Отвезти куда-нибудь да спрятать покуда…
Придумал.
Когда стемнело, впряг свою кобылу, погрузил на телегу, прикрыл соломой и выехал со двора.
Старики у изб на завалинках сумерничали. Все сговаривались как быть, если допросы и обыски приедет начальство делать. Завтра, сказывают, становой приедет… Напуганы все, а увидали Миколку с музыкой — смеяться начали.
— Поиграл, да и обратно? Теперь друга музыка пойдет… Выдерут так, что и играть на музыке заречешься…
Жизнь причудливо сплетала драму с комедией…
Шалый пугливо посматривал по сторонам и торопил свою костлявую кобылу. Синяя темень надвигалась по горизонтам, и уже потухла последняя полоска зари над контуром темневшего впереди леса. Перекликались во ржах перепела, и где-то жалобно плакал чибис… Тихо в полях и спокойно.
Перестал беспокоиться и Миколка Шалый.
— Бог не без милости! И лес недалеко…
Ну вот и лес! Теперь никакой опасности. По этой дороге начальство не ездит. Трудная дорога: вся корнями ползучими оплетена. Подпрыгивает на них телега и позванивает жалобно музыка. Идет мужик и поглядывает по сторонам: места подходящего ищет, где бы спрятать поудобнее. Может, потом, со временем, можно будет опять домой взять.
Совсем в лесу темно. Дорога около оврага тянется. Вот оно, самое подходящее место. Стянуть в овраг пониже, в орешник — сам черт не найдет!
— Тпру!
Постоял над оврагом, почесался и начал стягивать с телеги музыку.
— Тяга-то какая!
Отдохнул маленько и начал спихивать фортепиано в овраг. Хотел, чтобы ползком съехала эта тяга, а ножка обломилась и музыка пошла кувырком и начала так играть струнами, что весь лес испугался. На обрыв наскочил Миколка Шалый.
Докатилось фортепиано до самого дна и последний раз простонало гармоничным стоном струн. В ночной тишине этот стон долго и медленно замирал… И вдруг где-то запел соловушек!
Постоял Миколка Шалый с опущенной головой над оврагом, почмокал губами. Потом рассердился на свою кобылу и, заворачивая телегу, начал хлестать ее вожжами по морде…
Выправил на дорогу и поехал шажком, напевая грустную песенку…
А на другой день приехал становой, урядник, стражники. Потом земский начальник с генералом из Замураевки. Начался скорый суд и расправа… Никудышевцы стояли на коленях, плакали, каялись, выдавали друг друга…
— Как сам хочешь: либо под суд, либо двадцать пять плетей?