Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— Так им и надо!
«Пораженчество» как эпидемия охватывало русские умы и души…
Привыкли думать: когда поколотят правительство, то нам же будет легче и лучше!
Мужик кое-где роптал, не понимая, за что его гонят воевать, никакого боевого пафоса и национального подъема не проявлял. Только стоны и слезы баб и ребятишек да угрюмый взгляд исподлобья…
Кому нужна эта война?
На этот вопрос торопились ответить революционеры, и притом весьма просто и убедительно даже для темной мужицкой головы, не говоря уже о рабочих… Помирай, а за что, неизвестно. «За родину, царя и отечество». Но никто их не трогал, а полезли сами.
— Своего не дадим, а чужого нам не надо!
Революционеры работали с неутомимой
Сперва во главе террора стояли: за границей Гоц и дома Гершуни с «бабушкой революции». Когда Гершуни был схвачен, его место занял рожденный богом мести двуликий Иуда, инженер Евно Азеф.
И пятнадцатого июля 1904 года диктатор внутренних дел министр Плеве, несмотря на усиленную охрану его особы, был убит на улице Петербурга брошенной в его карету бомбой…
Гром от этого взрыва всколыхнул всю Россию и напугал царя и правительство…
Великое торжество было во всех претерпевших и злобствующих душах…
В городе Архангельске очередной четверг с его «буржуазными пирогами» прошел исключительно торжественно, с речами, объятиями и поцелуями: в этот день как раз до Архангельска долетела весть о совершенной над ненавистным министром казни…
Ликовали все без различия партий, пола и возраста, а некоторые в особенности. К таким относились потерпевшие от Плеве высланные сюда прогрессивные земцы, и в их числе, конечно, сам устроитель «буржуазных пирогов» Павел Николаевич Кудышев с семейством.
У этих была надежда на скорое возвращение домой.
После возбужденных воинственных речей пели хором революционные песни.
И сам Павел Николаевич вздумал запевать «Дубинушку»:
Но то время придет — наш проснется народ, И, встряхнув роковую кручину, Он в родимых лесах на врагов подберет Здоровее и толще ду-би-ну-у-у!А хор, махая руками и стуча ногами, подхватывал воинственно:
Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет, Да ухнем!И надежды потерпевших оправдались.
После убийства Плеве царь растерялся. Надо было выбрать нового министра, а он положительно не знал кого взять. При дворе работало несколько партий, и каждая подсовывала своего кандидата. В конце концов, царь не взял ни одного из этих кандидатов и послушался мадам Милашевич [589] , по первому мужу — Шереметьеву, а по рождению — графиню Строганову: назначил министром князя Святополк-Мирского [590] .
589
МилошевичЕлена Григорьевна (1861–1908) — дочь графа Григория Александровича Строганова и великой княгини Марии Николаевны Романовой, дочери Николая I, тетка Николая II. Ее имя часто упоминается в дневнике последнего русского царя, на которого она имела влияние.
590
Святополк-МирскийПетр Данилович (1857–1914) — князь, генерал-лейтенант. С 1895 г. — пензенский, с 1897 г. — екатеринославский губернатор. В 1900–1902 гг. — товарищ министра внутренних дел и командующий корпусом жандармов. В 1904–1905 гг. — министр внутренних дел. В ноябре 1904 г. выступил с проектом реформ, который предусматривал включение в Государственный совет выборных представителей от земств и городских дум, частичную амнистию, ослабление цензуры и пр., однако правительство
Вот какую беседу вел царь с князем перед его назначением.
— Я, Ваше Величество, имею свои политические взгляды и всегда поступаю так, как приказывает мне совесть. Правительство и общество ныне представляют два воинствующих лагеря. Такое положение установилось уже давно, а несчастная война довела эту борьбу до крайности. Такое положение невозможно. Правительство должно примириться с обществом, а это возможно лишь путем удовлетворения назревших и справедливых желаний общественных кругов, а равно и удовлетворением справедливых желаний населяющих Россию иноплеменных народов!
Государь потрогал ус и тихо сказал:
— Я сам того же мнения…
И в результате Павел Николаевич с семейством вскоре устраивал последний четверг с буржуазными пирогами, после которого как бы победителем отъезжал из Архангельска в свой отчий дом.
Это было в конце августа, когда в Архангельске было получено известие о проигранном нами великом бое под Ляояном [591] , поэтому проводы Павла Николаевича носили исключительный характер.
Впервые на Архангельском вокзале местный полицейский пристав услыхал публичный призыв в публичном месте:
591
Боевые действия в районе Ляояна (город в Северо-Восточном Китае) проходили с 11 по 21 августа 1904 г., не принеся успеха ни одной из армий. Однако этот бой стал тяжелым моральным ударом для русской стороны, ожидавшей от военного командования решительного отпора японцам.
— Долой самодержавие!
Пристав был настроен тоже оппозиционно: его только что понизили за взятки переводом из доходного участка в пригородную часть. «Сами воруют тысячами, а тут сучок видят в глазу брата своего!» [592] Недовольный существующим порядком, пристав решил притвориться, что он ничего не слыхал. Вся колония ссыльных провожала Кудышевых. Павел Николаевич на радостях потребовал шампанского, которое еще сильнее подняло воинственное настроение.
592
Мф. 7,3: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь».
— Кого это провожают? — недоуменно спрашивали друг друга окружающие.
— Надо быть, актеры какие! — догадывались простодушные жители…
— Зачем актеры! Политики это! — поправлял сведущий человек.
Можете ли себе представить волнение душ и умов, когда Павел Николаевич с семейством вернулся с победоносным видом в городок Алатырь и снова, как ни в чем не бывало, водворился в бабушкином доме? Можете ли себе представить происшедшее в связи с этим происшествием смущение местных властей и подъем оппозиционного настроения в среде местной интеллигенции, побывавшей на первом буржуазном пироге, устроенном Кудышевыми для старых верных друзей и поклонников, которые совсем было присмирели после крутой расправы с их «вождем»?
И можете ли, наконец, представить себе угнетенное состояние всех бывших чиновных и сословных врагов, когда новый министр князь Святополк-Мирский особым доверительным письмом на имя симбирского губернатора предложил не чинить впредь препятствий к восстановлению служебных прав Павла Николаевича на случай, если бы он пожелал вернуться к общественной работе на земской ниве?
Все почувствовали, что где-то там, на верхах, случилось нечто тайное, знаменующее крутой поворот в политической жизни государства.