Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— Бывает всяко, Павел Миколаич… Случается, что и человек вроде как собакой делается… Силен в нас грех-то прародительский!
И тут Лариса призадумалась и неожиданно перешла на деловой тон:
— Вот что, Павел Миколаич… Неприятность у нас большая. Посоветоваться с вами хочу…
Но тут часы пробили двенадцать, и Лариса оборвала:
— Завтра уж, видно, поговорим. Поздно уж. Полночь. Обоим нам спать пора…
Она встала.
— Посидим еще маленько, Лариса! Выпьем еще по рюмочке!..
— Не могу,
— Скучно мне что-то, Лариса Петровна, в сиротстве-то моем…
— Что делать, Павел Миколаич?.. Терпеть надо.
Протянула руку. Павел Николаевич не выпускает ее руку и тянет к себе. Вырвала руку и ушла…
Посидел, с досады хлопнул еще две рюмки, и бес похоти окончательно оседлал поседевшего уже человека. Обманывая самого себя, Павел Николаевич взял свечу и пошел осматривать комнаты. Конечно, под этим осмотром таилась задняя мысль — как-нибудь очутиться в спальной комнате. В щелку двери из спальни льется свет. Не спит еще. Заглянул одним глазом: сидит в кресле и плетет косы. Купальный халатик совершенно распахнулся, и богатырская грудь выглядывает, приподнимая рубаху с кружевцами.
— Кто там ходит?
— Вы не легли еще?
— Собираюсь уж, Павел Миколаич. А вам что угодно? Надо что-нибудь, что ли?
— Вы хотели посоветоваться со мной о каком-то деле?
И, не дождавшись ответа, он растворил дверь. Был момент смущения с обеих сторон, но они потушили его деловым тоном.
— Завтра своими делами придется заняться, а сейчас могу выслушать и…
Запахнувши халатик, Лариса вздохнула и сказала:
— Что же, коли пришли, так присядьте… Стыдно мне вас своими неприятностями беспокоить, да что сделаешь?
Павел Николаевич быстро обвел взором комнату. Постель, на которой спала его Леночка, приготовлена для спанья: взбиты подушки, оторочено одеяло. Его постель в полном порядке, не тронута. Все тут так знакомо, близко… И вдобавок — весьма знакомый халатик. Так и потянуло в свою кровать! Разделся и лег бы!
— Так в чем дело, Ларисочка? Я рад вам помочь, если сумею. Вы ведь знаете, что я всегда был к вам расположен…
— Очень вам благодарны. И я скажу вам, что изо всего дома этого вы для меня самый приятный человек… А дело у меня очень неприятное…
Стала рассказывать.
Попал в их «корабль» (общину) один человек, писарь при волостном правлении, в доверие влез. Да воспылал греховной страстью к Ларисе и начал греха добиваться. А та воспротивилась. Тогда писарь стал грозить, что все начальству раскроет.
— Что же, говорю, Иудой будешь?
Возненавидел он Ларису и сделал донос, будто она и кощунствует, и развратничает, мужчин своими телесами одурманивает, и те деньги ей несут и подарки разные…
— А наш поп и рад. Он давно
И чего только в этом доносе нет!
— Сядем рядком и поговорим ладком!
Павел Николаевич подсел к Ларисе.
— Вы уж, голубушка, будьте со мной вполне откровенны. Говорите мне, как духовнику на исповеди, и поверьте, что весь этот разговор останется между нами… Вот, например, относительно одурманивания мужчин. Что действительно правда и что ложь в этом доносе? Иначе и совет трудно дать…
Лариса смущенно опустила голову, щеки ее зарумянились, на губах стала шевелиться странная улыбочка.
— Что Господь сотворил Адама и Еву — я не причинна. Я вам уж говорила, что любовь в Духе мы за грех не считаем. А если так, как все звери делают, от этого отвергаемся. Надо, Павел Миколаич, правду сказать: мужчине труднее от звериного-то отстать, чем женщине. Я вот во всех мужчинах братцев вижу, а не всякий братец может себя от звериного освободить. Сперва-то каждый женской плоти рабствует. Приучить надо такого, чтобы зверь-то в нем замолчал. Вот такого и приходится испытывать да учить. Это не развратство, а искушение. Испытание делается: брат он своей сестрице, женщине, или женщину выше чувствует?
Лариса смущенно замолкла. Она искренно выворачивала свою душу перед Павлом Николаевичем, а тот искусно разыграл того иезуитского жирного монаха, который, сгорая от похотливого любопытства, выспрашивает молодую женщину о всех подробностях совершенного ею грехопадения. Однако совершаемая пакость искусно и незаметно для самого Павла Николаевича прикрывалась нейтральной хламидой юридического анализа…
— Скажите мне прямо: с тем человеком, писарем, который донес на вас, вы жили как женщина с мужчиной?
— Нет. Он был еще на испытании и в Духе не ходил… Не я, а сам себя он одурманивал… Раза три был он у меня на испытании, и завсегда в нем звериное обнаруживалось.
— Ну, а в чем же заключались эти испытания?..
Лариса тяжело так вздохнула.
— А вот мы с вами теперь сидим во полунощи, и нет чужих глаз. Разя это не испытание? А вот если бы вы меня сейчас в наготе зрели, разве это не испытание было бы? Разных степеней бывают испытания.
— Скажу вам прямо, Лариса: я не выдержал бы такого испытания…
Похлопал ее по плечу.
— Трудно оно, сестрица!.. Если у писаря не было никаких свидетелей, то лучше на допросе отрицать эти испытания…
— Какие же свидетели! Действительно, сто целковых он внес в наш корабль. Так мы бы ему теперь и пять сотен отдали, только бы от грязи этой ослобониться… Я думаю так, что человек этот подкупленный… Начальство его подослало с попом…
— Есть у меня такой адвокат, Лариса, который вам полезен будет. Я с ним в дружеских отношениях. С ним надо поговорить…