Отчий дом
Шрифт:
Но он ничего не сказал ему больше. Только сидел, подперев руками крупную гривастую голову…
Пока Нестеров гостил в Гатчино, Адольф Пегу успел переехать в Москву и начал там демонстрацию своих полетов. Петр Николаевич хотел увидеть его искусство, и, кроме того, он намеревался установить связи с заводом «Дукс», имея при себе рекомендательные письма генерала Кованько и двух депутатов Государственной Думы.
На следующий день Петр Николаевич выехал в Москву.
Вечером 14 мая 1914 года в большой аудитории Политехнического музея было многолюдно. Профессор Николай Егорович Жуковский
— Господа! — сказал он. — Сегодня мы чествуем нашего французского гостя Адольфа Пегу, «мертвые петли» которого вы все видели.
Говоря о теоретическом обосновании фигурных полетов, я хочу рассказать, что свыше двадцати лет назад, еще в 1891 году, нами демонстрировалась диаграмма, на которой, как вы видите, в числе возможных траекторий аэроплана показана и «мертвая петля».
Да, господа, «мертвая петля» — новое и весьма веское слово в науке, сказанное героями-авиаторами. Наука — не пантеон, где покоятся великие мертвецы, не поклонение богам, а поиски, неутомимые поиски нового, не раскрытого человечеством, отвоевание у Природы ее тысячелетних тайн — вот истинные пути науки!
Жуковский пригласил господина Пегу. На кафедру поднялся крепкий, смуглолицый, с большими, гордо закрученными вверх темно-каштановыми усами и с такого же цвета быстрыми, веселыми глазами мужчина. Он стал говорить по-французски…
В это время к столу полетела записка. Николай Егорович нагнулся, поднял записку и развернул ее. «Девятнадцатый ряд, шестой стул справа, П. Н. Нестеров».
Профессор Жуковский прикрыл широкой рукой рот, растянувшийся в улыбке, и на том же листке бумаги написал несколько слов по-французски. В следующую минуту он передал записку на кафедру.
Жуковский искал взглядом девятнадцатый ряд, шестой стул справа… «Вон он, молодой штабс-капитан Нестеров… Бледное худощавое лицо, внимательные и одухотворенные глаза. Такие глаза бывают у ученых, поэтов и героев. И какая скромность, черт возьми! Истинно русская скромность!..»
Пегу взял записку и, прервав доклад, стал читать. Он побагровел, кончики усов мелко задрожали…
«Боже мой! Вот так встреча… Месье Блерио, французские газеты, депутаты поздравляли меня с редким открытием: „Вы совершили мертвую петлю, месье! Этот подвиг науки и храбрости принадлежит Франции!“ Да, это очень приятно, конечно. Но где-то на дне души червем точил неумолкающий укор: „А ведь мертвую петлю первым совершил русский поручик Нестеров. Да, он совершил ее первый. Ты прочел об этом во французской газете и уже повторил то, что сделано было другим“.
Мне надо было признаться. Найти в себе мужество и признаться. Но разве я сумел бы пересилить газетный перезвон!.. И вот теперь, в России, в этом самом зале сидит тот самый поручик и слушает мой доклад о „мертвой петле“. Нет, я обязан, наконец, открыть правду! Это долг чести…»
— Господа!.. К моему стыду, я этого не знал… — проговорил он хрипло. И вдруг возвысил голос, быстро-быстро продолжал: — Среди нас находится… настоящий творец мертвой петли. Я считаю недостойным выступать с докладом о мертвой петле в то время, когда здесь присутствует ее автор. Месье Нестероф!..
Он сбежал вниз и, пробежав восемнадцать рядов, остановился у девятнадцатого.
«Шестой стул справа… Вот этот… Офицер!..»
Петр Николаевич покраснел, поднялся и шагнул навстречу французу. Пегу обнял его, и так,
— Открывать новые законы полета, — сказал Николай Егорович, — укрощать воздушную стихию — вот дело, которому стоит посвятить свои силы. Ура пионерам молодой науки!
А слушатели хлопали в ладоши, кричали: «Браво, Нестеров!», «Ура Нестерову!», — смеялись и перебрасывались с соседями оживленными репликами.
Здесь было много ученых, инженеров, летчиков, которые знали Нестерова по стройному газетному хору осуждения и насмешек, но они уже давно составили свое, прямо противоположное мнение о смелом летчике с задатками подлинного ученого.
Наконец зал утих, и Петр Николаевич начал говорить…
Русские войска успешно наступали в Галиции. Уже был взят Львов и к нему подтягивались резервы. Одиннадцатый авиационный отряд Нестерова стоял в окрестностях города Жолквы, где только недавно был генерал Брусилов со своим штабом.
Нестеров и его летчики жили в просторном помещичьем доме австрийского барона Розенталя. Хозяин поместья, по слухам, летал на этом же фронте.
Петр Николаевич лежал на полинявшей, чуть тронутой ранней осенью траве и, подложив руки под голову, глядел вверх. Мелкая зыбь перистых облаков была окрашена в кровавый цвет заката. Высоко-высоко, окаймленная белесой дымкой, голубела широкая бездонь неба. Издалека, то вспыхивая, то затихая, доносилась тревожная перекличка петухов…
Вспоминал Петр Николаевич последние месяцы, похожие на сон. Невниманье и высокомерный холодок генералов сменились покровительственным похлопываньем по плечу. Газеты вновь и вновь напоминали читателям, что впервые совершил мертвую петлю русский офицер, штабс-капитан Нестеров, словно извиняясь за долгое умалчивание научного значения многих открытий летчика-ученого.
Чертежи аэроплана Нестерова были приняты заводом «Дукс», и уже начались работы, но с объявлением войны Петр Николаевич выехал в Киев. Он командовал отрядом и должен был находиться среди своих летчиков и солдат.
Прощаясь с Наденькой, он взял с нее слово, что она возьмет на себя заботу по постройке его аэроплана, но в душе он затаил тревогу: труд этот для нее непосилен.
Война… А его аэроплан гражданский. Завод «Дукс» теперь его строить не будет. Да!.. Сейчас надо думать о том, как одолеть врага. Он видал, как шли новобранцы с котомками за плечами. Сейчас их оденут в серые шинели, и они станут солдатами. А в деревне остались пустые избы, примолкшие ребятишки и скорбные, заплаканные бабы.
Всем жертвуют люди, чтобы отстоять Отчизну. Подождет и его аэроплан. Он физически ощущал огромную, неоглядную родину и видел себя, заслоняющим ее.
«Да, человек становится сам большим, если он видит всю громадину требуемого от него подвига!..»
Вспомнились Петру Николаевичу стихи Блока:
Россия, нищая Россия, Мне избы серые твои, Твои мне песни ветровые, Как слезы первые любви…«Как слезы первые любви… Верно! Большой болью, тоской и тихой, невысказанной нежностью полнится сердце, когда пролетаешь над деревеньками или слушаешь песни девушек в сумерках за селом…»