Отчизны внемлем призыванье...
Шрифт:
Судебные преобразования здесь лишь предлог для начала разговора о социально-экономическом устройстве России, о народе и значении просвещения, о революции и бунте, демократии, политических свободах, о роли печати в общественной жизни и нравственной возможности судить мысли и душу, о значении общественной критики и оппозиции. Документ интересен как наиболее красноречивый показатель системы взглядов декабриста.
Сам Батеньков выделяет в данной рукописи 12 тем, по поводу которых следуют его высказывания. Но 9-я и 10-я темы в автографе отсутствуют, и чему они были посвящены, остается неизвестным. Темы у Батенькова значатся как «листы», однако в ином таком «листе» на самом деле 10 листов в прямом смысле этого слова.
Записка с вычеркиваниями, правками, заметками на полях; ее составляют 54 страницы. Это плод интенсивного двухмесячного писательского труда.
Начинает Батеньков с нравственной стороны будто бы приветствуемых им судебных преобразований, способных служить к развитию гражданского самосознания, которое —
Вторая тема рукописи трактует «право бедности», зафиксированное в проекте судебных преобразований. Автор иронизирует над этим приятным «правом»: «Бедные и неимущие в селениях составляют меньшинство, в городах же, в нынешнем их у нас состоянии, большинство лиц… Здесь именно бедность — не только право, но и лишение прав (выделено мною. — Н. Р.). Бедный не может быть ни избирателем, ни избранным на должность… Богатым желательно и легко заниматься украшением и удобством своего города… Бедные же не пользуются ни тем, ни другим. Какое им дело до освещения города, когда ни одного луча не доходит в их захолустье. На что им фонтаны и водопроводы, когда обыкновенно они ходят на реку… В устройстве сообщений им нужны только пешеходные пути и позволение прокладывать тропинки» [189] .
189
РО ГБЛ, ф. 20, картон 5, ед. хр. 22, л. 1.
В 1862 году Батеньков поднимает еще новую для России проблему пауперизма, появившуюся вместе с возникновением буржуазных отношений. Не право бедности должен фиксировать правительственный документ, а «сами бедные должны быть, естественно, убеждены в равенстве своем со всеми перед судом» [190] .
Автор записки особо останавливается на языке государственных реформ, языке законов, прямо связывая его с их смысловой сущностью. «При Александре I под пером Сперанского является рациональный аналитический слог, ясный, с силою определений, через который проглядывает сильный критический фон» [191] (выделено мною. — Н. Р.). «Преемник его граф Аракчеев развил преимущественно в своих регламентациях бюрократическую часть» [192] . Отсюда вытекает, что слог законодательства непосредственно отражает его политический смысл.
190
Там же.
191
РО ГБЛ, ф. 20, картон 5, ед. хр. 22, л. 3.
192
Там же.
Многословие — обратная сторона бессмыслицы: «Бюрократия наша стала чудовищно плодовитою… взять любое гражданское дело, оно в нескольких томах на тысяче листов. И что же в нем? Главный предмет совершенно заслонен…» [193] .
«Просто разговаривать с народом — дело трудное… Все это здесь сказано для того, чтоб обратить внимание на Диалектическую часть законодательства; взвесить, оценить важность слова… Мы не имеем нигде… такой убедительности, которая не требовала бы карательной поддержки» [194] .
193
Там же.
194
Там же.
Ученик и сподвижник Сперанского, Батеньков считает законодательство одним из важнейших моментов общественной жизни.
«Законодатели бывают редки. Призвание их составляют кульминационные точки истории» [195] .
К великим законодателям Батеньков безоговорочно относил Петра I. «Деяния его как человека подлежат истории и разного рода критике, но мысли как законодателя требуют внимания и глубокого изучения» [196] . В этом же разделе декабрист высоко оценивал институт мирового суда, созданного реформой, который ставил в ряд больших достижений российского законодательства.
195
Там же.
196
Там же.
Далее на 8 страницах следуют рассуждения о вреде и ненужности карательных мер в своде законов, о вреде ссылки как меры наказания. «История убеждает, — восклицает автор, — что действием уголовных кар в продолжение нескольких тысячелетий преступления не искоренены, и чем кары были жесточе, мстительнее и беспощаднее, тем более
Задумываясь над вопросом соотношения законодательных акций властей и народа, к которому эти акции обращены, Батеньков писал: «Все дело в том, чтобы уметь видеть живой народ и уметь с ним объясняться… Ежели недоверие вошло в дух законов, тем менее можно ожидать и взаимного доверия, преданности и правильного действия, ибо ожидай только один отчаянный шаг» [198] .
197
РО ГБЛ, ф. 20, картон 5, ед. хр. 22, л. 4.
198
Там же, л. 8.
Батеньков говорил о действиях суда в 60-е годы: «Преследуя с низу, суд не в силах будет обнять всех обвиняемых… и ожесточится более на твердость убеждения, хотя, очевидно, не сообразную с требованиями власти, но тем не менее обнаруживающую лучшие качества человека» [199] .
Лист 11 содержит ряд посылок о необходимости децентрализации правительственного управления, поглощающего, словно многоглавая гидра, местную инициативу. «У нас все лежит на правительстве и в нем самом. Областные учреждения не имеют самодеятельности. При каждом встреченном затруднении или недоумении, не решая сами ничего, делают представления, просят разрешений, громадно умножая бесплодную переписку. Отсюда возникло искусство должностных и частных лиц, заинтересованных замедлением дела, выдумывать и пускать в ход юридические препятствия. Уездные и губернские суды обратились в передаточные инстанции, лишенные власти и силы» [200] .
199
Там же.
200
РО ГБЛ, ф. 20, картон 5, ед. хр. 22, л. 11.
К мыслям, изложенным в обширном документе, Батеньков присовокупляет и перевод из книги Джона Стюарта Милля «Основания политической экономии с некоторыми из их применений к общественной философии». Интересно, что Батеньков одновременно с Чернышевским (1861 г.) берется за перевод английского философа. Но если Чернышевский выбрал труд Милля, чтобы подвести под обстрел своей критики и буржуазную Европу, и самодержавно-крепостническую Россию, и субъективизм самого философа [201] , то Батенькова в записке о судебных преобразованиях Милль интересует лишь в части его высказываний о государственной власти, и толкует он Милля с произвольностью соавтора.
201
Н. Г. Чернышевский. Собр. соч. М, ГИХЛ, 1949, г. 9, стр. 337–726.
«Чем даровитее поглотившая нравственные силы бюрократия, тем крепче цепи отупевшего народа, в том числе и членов бюрократии, ибо Правители такие же рабы Государственной организации и дисциплины» [202] .
«Не нужно также забывать, что поглощение правительством всех лучших сил народа оказывает роковое влияние на умственную деятельность и способности к развитию самого правительства» [203] . Начав за здравие государственных реформ и одобряя прежде всего радикализм судебной реформы, Батеньков в конце своей рукописи, прикрывшись Миллем, произносит всей реформаторской ажитации крутой приговор. Но он указывает и единственный светлый луч — критику, оппозицию, свободу мнений, гласность. Их, пользуясь его собственным выражением, автор записки считает «великой школой народного образования» [204] .
202
РО ГБЛ, ф. 20, картон 5, ед. хр, 22, л. 12.
203
Там же.
204
РО ГБЛ, ф. 20, картон 5, ед. хр. 22, л. 8.
В писаниях Батенькова мы находим любовь и глубокую боль за народ, мечты о его просвещении, о путях подъема уровня его самосознания и культуры.
Вот так-то, занимаясь исследованием бумаг бывшего декабриста, приходишь к выводу, что он видел дальше многих своих современников. Его политические и исторические высказывания обнаруживают иногда идейную близость Герцену, а подчас и Чернышевскому.
70-летний старик не только сторонний созерцатель, мыслитель, он и борец, непримиримый ко всем господствующим элементам государственного строя, революционный пропагандист. До конца своих дней, до последнего вздоха он внимал «призываньям» Отчизны, «призываньям» своего народа, шел в ногу со временем.