Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Илюшенко Владимир Ильич

Мысль о том, что каждая культура создает то, что ей созвучно, о. Александр высказывал не раз. Как мы видим, он отвергал запугивание авангардом, исходящее от ретроградов. Он реагировал на него, например, так: «Меня часто спрашивают, является ли ценной современная авангардистская музыка? Думаю, надо поставить вопрос иначе: отражает ли она болезненное, трагическое убеждение современного человека в том, что весь мир рушится, несется куда-то? Конечно, отражает. В этих музыкальных произведениях — независимо от того, как мы к ним лично относимся, — точно и верно переданы трагичность, отчаянность, порой бездуховность сознания наших современников».

Этот было адресовано посредственности — той самой, которая клеймила музыку Шостаковича, полотна Фалька, стихи

Ахматовой, фильмы Тарковского. Клеймила на том основании, что их не понимают «простые люди». Но посредственность, потакающая невежеству и свободная от чувства личной вины, как показала Ольга Седакова, представляет собой большую опасность для общества.

Культура всегда диалогична, она не может развиваться в изоляции. Лишенная общения, она начинает задыхаться и деградирует. В тоталитарных странах так и происходит. Единственное, что спасает тогда художника — внутренняя свобода, свобода духа, если художник от нее не отказывается. По словам о. Александра, «человек, который лишается свободы, он лишается и творчества, и своего достоинства». Не теряя внутренней свободы, даже в том случае, когда он пленен тоталитарной идеологией, художник способен создавать шедевры. «Немало было… таких, — писал о. Александр, — кто пережил нечто вроде обращения в иную веру. Народные мечты о рае на земле, ярко описанные Андреем Платоновым, стихийная эсхатология масс находили пищу в утопизме, который вдохновлял строителей новой жизни. Многие верили в оправданность лозунга, начертанного в Соловках: «Железной рукой загоним человечество в счастье!»». Два гениальных человека, поверивших в пролетарский миф, — Андрей Платонов и Павел Филонов — в условиях сталинского террора сумели отразить в своем творчестве сначала расцвет, а потом крах коммунистической утопии.

Итак, культура как диалог и как пространство внутренней свободы придают творчеству подлинный динамизм. Но означает ли это, что любая динамика позитивна? Нет, не означает. Мы знаем, что существует и отрицательная динамика. Она особенно опасна, когда художник попадает под действие демонических сил, а это происходит, когда он уступает соблазну и открывает им свою душу. Тогда он становится проводником зла и может принести людям ощутимый вред. Таких примеров в истории культуры достаточно много. Но в этом случае, утверждал о. Александр, виновата не культура как таковая, а дух человека. Если человек использует свои способности во зло, «в этом повинен только он сам, это — его грех…»

Следует, очевидно, сказать и о том, что в наше время на авансцену вышла культура второй свежести — массовая культура, поп–культура, которая заполонила собой всё, в особенности телевидение. Это результат коммерциализации культуры, которая в значительной своей части превратилась в разновидность шоу–бизнеса. Прав Андрей Битов, сказавший недавно: «Современная помесь попсы, пиара и гламура мне омерзительна».

Внутри культуры существуют разные течения, разные тенденции. Молодежная субкультура, контркультура и даже антикультура все равно существуют в поле культуры. Если сравнить романы Эдуарда Лимонова, Мишеля Уэльбека и, скажем, «Философию в будуаре» маркиза де Сада с «Хаджи-Муратом» или «Братьями Карамазовыми», то приходится признать, что всё это художественные произведения и все они находятся в поле культуры. Но сколь различен, полярно различен их вектор! Я не говорю здесь о масштабе таланта — я говорю только о духовной направленности этих вещей.

Именно дух определяет ценность того или иного произведения. О. Александр высказался на этот счет очень определенно: «Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться «Мадонна», но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать земные гору, лес, поле, птицу — и свидетельствовать о Высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры».

Иллюстрацией этой мысли может служить такое явление культуры, достаточно влиятельное сегодня, как постмодернизм.

Эклектичный по своей природе, многими он преподносится как некий художественный универсализм. Но меня смущает в нем не эклектичность, а его принципиальная внеморальность, его ценностный и нравственный релятивизм, его анально–генитальная эстетика (как в «Аншлаге»). Искусство всегда стоит перед Божественной тайной. Для постмодернизма нет никакой тайны, жизнь не имеет смысла. Веласкез и унитаз, Моцарт и Бритни Спирс, Шекспир и рэп — всё уравнено со всем, всё одинаково бессмысленно или одинаково значимо, что, в сущности, одно и то же. Постмодернизм в конечном счете всё сводит к физиологии, к отправлениям организма. Духовная вертикаль упраздняется — за ненадобностью. Человек, по сути, сводится к животному. И это не удивительно, потому что постмодернизм не рассматривает человека как духовное существо: человек — это то, что он ест, и то, что он потом из себя извергает.

Авангард и модерн не посягали на основы культуры — они развивались в прежнем духовном русле. В отличие от них постмодернизм не только уравнивает добро со злом, но упраздняет и Бога как высшую личную инстанцию. Для него есть лишь некое неопределенное потустороннее, чего человек никогда не достигнет, а если и достигает, то это оказывается территорией распада и смерти, дьявольщиной, как в произведениях Мамлеева. Контакт человека с Богом в постмодернизме не предусматривается. Всё в жизни оборачивается кажимостью, симулякром, всё подвергается так называемой деконструкции. Ценности как таковые полностью исчезают. Но человек, лишенный ценностных координат, становится духовно беззащитным. Когда о. Александра спросили, как он относится к литературе постмодерна, в частности к произведениям Мамлеева и Лимонова, он ответил: «…Мамлеева и Лимонова читал, и что-то мне не понравилось всё это… Я не думаю, что это останется в истории литературы. Это плесень какая-то».

Культура примечательна тем, что она соединяет как бы несоединяемое — старое и новое, объективное и субъективное, рациональное и иррациональное. То есть культура, по существу, вещь парадоксальная. Парадоксальность, антиномичность, вообще говоря, — свойство истины. Например, христианство насквозь парадоксально. Христос не просто Бог и не просто человек — Он Богочеловек, Он соединяет в себе совершенно непонятным образом и Творца, и тварь, и Царя, и нищего, предельное величие Он реализует в предельной униженности. Поэтому парадоксальность, присущая культуре, не должна пугать. Культура плюралистична, она не дает однозначных ответов.

Между тем парадоксальность культуры многих, в том числе в Церкви, как раз пугает. Они с большим подозрением относятся к искусству и к свободному творчеству. Некоторые православные аятоллы настаивают на том, чтобы человек, крестившись, перестал заниматься искусством. Они считают это занятие греховным. Они с большим раздражением относятся к новациям, к культурному и религиозному плюрализму. Они полагают, что вся полнота истины — у них в кармане. Их негласный девиз: «Да не будут все едины», а уж коли едины, то лишь на нашей, православно–обскурантистской основе. Слова «общечеловеческие ценности» они всегда берут в кавычки. Отец Александр Мень тоже вызывает у них сильнейшую аллергию, поскольку он олицетворял и Вселенскую Церковь, и вселенскую культуру.

Я уже говорил об антикультурной тенденции, существующей в Русской Православной Церкви. Она имеет давнюю историю, которая подробно проанализирована в лекции о. Александра «Два понимания христианства». Не буду сейчас на этом останавливаться. Скажу только, что тенденция, ведущая к культурному изоляционизму, культурному самозамыканию, к ностальгии по прошлому, в высшей степени характерна для закрытой модели христианства (конкретно — православия), в центре которого не богоподобная личность, а коллектив, вовсе не богоподобный, К этому надо добавить ксенофобию, шовинизм, слишком тесный союз с властью. В свое время это уже привело к разрыву интеллигенции с Церковью, к расколу культуры и грозит подобными же эксцессами, отчасти описанными Иосифом Бродским: