Откровения Екатерины Медичи
Шрифт:
Я вернулась в свои покои, пройдя по коридорам, которые еще помнили эхо его шагов. Фрейлины при виде меня разом вскочили, глаза их были красны от слез. Лукреция протянула было руку, но что-то в моем взгляде остановило ее. Должно быть, она поняла, что, если прикоснется ко мне — если хоть кто-то прикоснется ко мне, я не выдержу.
В одиночестве я ушла в свою спальню. Казалось, меня не было тут целую вечность. Все мои вещи находились здесь — серебряные венецианские расчески с инициалами «Г» и «Е» на ручках, склянки с духами и притираниями, портреты детей на стенах. Все это я видела, осознавала и, однако,
Слезы заволокли глаза, и я зажала рот рукой.
Потом я услышала шорох, стук каблуков — и, стремительно обернувшись, увидела, что из густой тени у кровати вышла Диана. Если бы ей вздумалось метнуть в меня нож, я бы ни за что не успела уклониться. Диана в упор смотрела на меня. На груди ее мерцала рубиновая застежка, скреплявшая края длинного черного плаща. В руках она держала серебряную шкатулку.
— Я принесла это вам.
Она поставила шкатулку на туалетный столик, откинула крышку. Внутри, на алом бархате, лежали алмазные подвески и кольца, жемчужные серьги, рубиновые броши и изумрудные ожерелья.
— Я возвращаю эти украшения для того, чтобы они были переданы королеве Франции.
— Puttana! [10] — Я со всей силы влепила ей пощечину.
Она отшатнулась, на бледной щеке горел отпечаток моей ладони. Потом Диана вздернула подбородок.
— Не сомневаюсь, вы много лет мечтали это проделать. Почитаю за честь оказать вам эту последнюю услугу.
Тяжело дыша, сжимая кулаки, я готовилась проделать то, о чем и в самом деле всегда мечтала, — сорвать с нее маску нечеловеческого совершенства и узнать, способна ли эта женщина истекать кровью, как все простые смертные.
10
Шлюха! (ит.).
— Можете взять меня под арест, — продолжала она, — но я не думаю, что его величество это бы одобрил.
— Не смей поминать его имя!
— Я говорю не о Генрихе, а о нашем новом монархе, Франциске Втором. Я была ему как мать. Если понадобится, он меня защитит.
В этот самый миг бальзамировщики святотатственно кромсали тело Генриха… а Диана стояла передо мной, похваляясь своей неприкосновенностью, словно добродетелью. Тогда-то я поняла, что на самом деле она никогда его не любила. Она просто не способна любить. Она так же холодна и бездушна, как изваяния в ее любимом Ане.
— Мадам, — очень тихо проговорила я, — я могла бы приказать сию минуту насадить вас на шпиль самой высокой башни, и никто, даже мой сын, не сумел бы этому помешать.
Глаза Дианы расширились. Я увидела в них то, о чем так долго мечтала, — страх. Она боялась меня. И вдруг ярость и ненависть, все мои кровожадные помыслы развеялись, точно дым. Теперь эта женщина была для меня ничем.
— Впрочем, я этого делать не стану. — Я отступила на шаг. — Вместо этого я велю вам немедля покинуть двор.
— Я и не собиралась оставаться.
Диана проплыла мимо меня — величественная даже в поражении. И все же до конца своих дней она станет носить на лице след моей пощечины. Отпечаток ладони исчезнет, но
— Мне осталось оказать еще одну услугу. — У двери Диана остановилась. — И полагаю, вы оцените ее по достоинству. Интриги и заговоры, подкуп возможных союзников, неустанный тайный труд ради укрепления своего положения — все это я оставляю вам. Никто более вас не заслуживает этого дара; никто не употребит его с такой пользой, как вы. — Губы ее изогнулись в холодной усмешке. — Однако же это не так легко, как вы думаете. Для того чтобы выстоять в одиночку в этом мире, женщина должна пускать в ход все доступное оружие, всю до единой капли силу и стойкость. Шаг за шагом, не осознавая того, отсекаешь от себя кусочки собственной сути, покуда не обретешь все и в то же время ничего. Теперь все это ваше; поступайте с ним, как вам заблагорассудится.
С этими словами она повернулась к двери.
— Мадам, — проговорила я, — вы не получили разрешения удалиться.
Рука Дианы замерла на дверном засове.
— Когда-то вы завладели тем, что по праву принадлежало мне. Я хочу вернуть свою собственность.
— Он умер, — прошипела она. — Я не умею воскрешать мертвых.
— Вы слишком самонадеянны. Генрих мой и всегда был моим. Его похоронят в нашей общей усыпальнице, где когда-нибудь рядом с ним погребут и меня — его жену и королеву. Вы же, с другой стороны, станете ничем. Так что не испытывайте моего терпения. Я — мать короля. Одно мое слово — и вас постигнет участь куда горше той, что досталась вашим соперницам.
— Так чего вы хотите? — Глаза Дианы сверкнули. — Говорите уж, и я наконец уйду. Я устала от этой игры.
— Шенонсо. Прежде чем покинуть двор, вы подпишете документ о передаче этого замка в мое владение.
— И это все? — Диана вдруг разразилась смехом. — Забирайте. Превратите его в юдоль своего вдовства. У меня остается Ане. Он принадлежал мне еще в первом браке, а Генрих сызнова подтвердил мои права на владения — именно на случай того, что произошло сегодня. Он хорошо знал вас, мадам. Он знал, что в душе вы всегда были и остались дочерью купца.
И она подняла засов, полагая, что, как всегда, оставила за собой последнее слово.
В этот миг меня осенило. Рывком выдвинув ящичек туалетного столика, я выхватила оттуда кошелек с деньгами и швырнула к ее ногам.
— Вот плата за Шенонсо! Вы получите ее назад сполна, а ведь это единственное, что вас всегда заботило.
Диана молча взглянула мне в глаза и подобрала кошелек. И, не оглянувшись, ушла.
У меня перехватило дух, колени подогнулись.
Упав ничком на пол и закрыв лицо руками, я предалась скорби уже как истая флорентийка.
Часть 4
1559–1560
ТИГРЫ
Глава 18
У нас во Флоренции принято после смерти любимого человека устраивать пирушку для родственников, друзей, соседей, чтобы за угощением вместе вспоминать усопшего. Рассказывают всякие случаи, связанные с ним, иногда смешные, порой грустные, а цель одна: чтобы человек, которого мы любили, побыл с нами еще немного. Радости жизни смягчают боль утраты и помогают смотреть вперед, в будущее.