Откровения Екатерины Медичи
Шрифт:
Когда я закончила рассказ, Генрих опер подбородок на сплетенные пальцы.
— И ты полагаешь, что твой сон и это пророчество Нострадамуса предвещают некую опасность для нас?
— Да. — Меня радовало, что в его голосе не было издевки. — Если помнишь, Нострадамус и впрямь вылечил твою ногу. И потом, он сказал, что свяжется со мной, если в том возникнет нужда.
— Екатерина, — проговорил он без тени насмешки, — это же нелепо. Ты попросту взвинчена из-за Елизаветы. Ей скоро предстоит отбыть в Испанию, и ты тревожишься за нее.
— Да нет же, ты не понимаешь!
— Послать за какой-то там книгой? — Муж глядел на меня как на сумасшедшую. — Через неполных три часа начнется турнир в честь свадьбы нашей дочери с королем Испании.
— Турнир можно отложить. Просто отправь в долину Луары кого-то, кому мы доверяем, и…
— Екатерина. — Генрих ни на йоту не повысил голоса, однако в тоне его явственно прозвучало раздражение. — Блуа, как ты знаешь, закрыт на зиму. Ключи от наших покоев у моего гофмейстера, а он и так слишком занят, чтобы отсылать его с этим бессмысленным поручением.
— Оно вовсе не…
— Ты просишь отправить доверенного слугу в Блуа, до которого в лучшем случае день верховой езды, чтобы забрать книгу, которой он в глаза не видел. — Генрих предостерегающе вскинул руку. — У тебя в кабинете сотни книг. Как, во имя Божье, он должен отыскать именно ту, которая тебе нужна?
Об этом я не подумала. Подобные мелочи мне и в голову не пришли, однако я не собиралась признаваться в этом. Я расправила плечи, борясь с нахлынувшим на меня необъяснимым отчаянием.
— Тогда я отправлюсь сама. Дай мне ключи, а я возьму с собой Лукрецию и охрану. Я вернусь к ночи.
— И пропустишь турнир, на котором я должен бросить вызов победителю? — Глаза Генриха сузились. — Ты, верно, шутишь. Екатерина, это был всего лишь сон. Ничего дурного не произойдет, если ты не заполучишь эту книгу.
Внезапно моя уверенность пошатнулась. Генрих говорит правду: то был всего лишь сон. Сон и загадочное письмо от человека, с которым я была едва знакома, чьи предсказания до сих пор не подтвердились.
И все же я знала, что права.
— Понимаю, это покажется безумным, но я чувствую, Генрих, сердцем чувствую беду. Что, если опасность грозит Елизавете? Мы так много потребовали от нее, и она так устала. Что, если она заболеет?
— Мы все устали. Устали от Англии и Испании, от еретиков, добивающихся права на исповедание веры, от плохого урожая и нищеты. Каждый из нас несет собственное бремя, и Елизавета употребит все силы, чтобы справиться со своим. Я отсылаю ее в Испанию не потому, что так хочу, а потому, что иначе нельзя.
— Я это знаю. Никто тебя не винит. Быть может, речь и не о ней. Быть может, предостережение касается кого-то другого, других наших детей.
— Екатерина, нет никакого предостережения, никакого пророчества. Ты переутомилась, как и все мы, хотя не желаешь в этом признаться. Ты тревожишься за Елизавету, потому что ты хорошая мать. —
— Генрих, прошу тебя… — Я взглянула на него, и слезы сами хлынули из глаз.
Он поднялся, обнял меня и прижал к себе, щекой к холоду позолоченного нагрудника.
— Ну же, перестань, — прошептал он, гладя меня по голове. Затем обхватил ладонью мой подбородок, вынудил поднять голову и заглянуть ему в глаза. — Плакать не грешно. — И терпеливо улыбнулся, когда из прихожей донеслись голоса, означавшие, что вернулась его многочисленная свита. — Давай потерпим, покуда не закончится этот растреклятый турнир, а завтра, если у тебя еще сохранится такое желание, поглядим, что можно будет сделать. Если понадобится, отправимся в Блуа вместе.
— Спасибо тебе. — Я облегченно вздохнула. — Я… я люблю тебя.
Слова эти вырвались прежде, чем я успела их удержать, и Генрих замер… а затем еще крепче обнял меня.
— И я люблю тебя, — прошептал он.
Потом в кабинет ворвалась толпа челяди, и больше он не произнес ни слова. И все же, уходя, я осознала, что наконец-то услышала от него те слова, о которых всегда мечтала.
В будущем нет непреложных истин.
Спешно возвращаясь в свои покои, я вновь и вновь повторяла это изречение старого Маэстро Руджиери и мысленно толковала его так: если мы предупреждены об опасности, у нас есть еще время ее избегнуть. Завтра я пошлю за книгой Нострадамуса, а если понадобится, то и за самим ясновидцем, дабы он разъяснил свои пророчества.
Время близилось к полудню, и я облачилась в придворный наряд, надела драгоценности, собрала детей и свиту. Под оглушительный рев труб мы вступили на улицу Сен-Кантен. Вместе со своими ближними дамами я поднялась на возвышение под балдахином, где уже сидели Елизавета, Франциск и Мария. Карл, Генрих и Марго уселись позади нас, на выстланной мягкими подушками скамье. Я опустилась в кресло, приняла у пажа кубок с вином и приготовилась к долгой скуке. Грохот копыт по ристалищу, треск ломаемых копий и рев толпы всегда утомляли меня.
В сегодняшнем турнире должны были состязаться четверо, а Генриху предстояло сразиться с победителем. На крупном белом коне выехал закадычный друг Генриха, Меченый, и толпа разразилась криками. Вот он молниеносно вышиб из седла первого противника, и Мария вскочила:
— Проломи ему голову, дядя!
— Сядь! — Я дернула ее за юбки. — Разве ты язычница, чтобы вести себя так вызывающе?
Она помотала головой. Между тем ее дядя Гиз выиграл еще три схватки. Затем Меченый вызвал на поединок герцога Немурского, и тот проиграл. Я уже и не пыталась угомонить Марию; та пронзительно вопила от восторга вместе со всеми зрителями. Гиз проехал легким галопом вкруг ристалища; лицо его, украшенное шрамом, раскраснелось.