Отпускай

Сурмина Ольга

— Как ты узнаёшь, что меня нет дома? — Безучастно спросила она, глядя в пол.

— Сказал же, это совпадение. — Нейт подсел ближе, убрав с её лица непослушную прядь волос. — Так или иначе, я беспокоюсь за твое здоровье.

Глаза поблескивали в утреннем свете. Ему нравилось это говорить, казалось, он смаковал каждое слово. Беспокойство, забота. Любовь. Странный, тяжелый взгляд скользил по ногам девушки, где заканчивался сарафан, и спускался вниз, к стопам. Она не понимала этот взгляд, потому что раньше никогда не видела его у Штайнера. Какой-то нездоровый, словно предвкушение выходило за рамки фантазий. Предвкушение чего? Он получит

еще одну пощечину, если вновь попытается склонить к сексу. Самую искреннюю и самую тяжелую, на которую Эмма только была способна. Теперь от его прикосновений ощущалась только обида и внутренний протест. Он спал за стеной с другой женщиной, делал все, что душа пожелает, и теперь… его руки ощущались так, словно Нейт их окунул по локоть в мазут. А печальные, но желающие глаза только разрывали сердце.

Он очень этого хочет. Хочет, потому что пришел, и нашел её дома. Потому что успокаивает, говорит, что любит только её, и что она у него одна. Хочет показать это, выразить, заставить почувствовать. Вложить в душу.

Но ей не нужно было это успокоение. Только узнать, видит ли он её дома, и все.

В ту же секунду завибрировал телефон, отчего Штайнер заметно напрягся. Пластмассовая улыбка на лице дрогнула, словно он ждал этого звонка, но очень его не хотел. Нежность и желание во взгляде сменялись бесконтрольным раздражением. Мужчина поднес телефон к уху и рявкнул: «я занят, позже перезвоню».

На другом конце послышался быстрый женский голос, но Нейт тут же повесил трубку. «Секретарь» — тихо сказал он, ощущая некоторый стыд за злость.

Эмма прищурилась. Секретарь? А разве его секретарем была не Бел? Он так быстро нашел ей замену, или, все же, это не секретарь?

— Мне нужно прилечь. — Фастер встала, и медленно поплелась прочь из кухни. — Забей на все, что я говорила. Это не важно.

— Я помогу тебе. — Штайнер встал. — Побуду с тобой, если тебе не хорошо, это сейчас необходимо.

Она вздохнула. Не отстанет же.

Печальный, по уши влюбленный дурак.

* * *

Ночами больница казалась жуткой. Блики тусклого белого света скользили по кушеткам, иногда мерцали. Где-то вдали раздавались глухие голоса, которые тут же стихали, или сменялись шагами. Тихими, но в жуткой тишине они раздавались, словно отбойный молоток.

Всю свою жизнь мы безальтернативно меняем здоровье и красоту на знания, опыт. Тело истощается, чахнет, но вместе с этим местоимение «я» обретает все больший и больший вес. Доктор ощущал течение времени особенно остро, но больше не сопротивлялся ему. Чувствовал лишь намеки на будущие морщины, чувствовал, как слегка упало зрение за последний год. В конце концов, через полтора года ему будет тридцать. Молодость практически кончилась.

Этот мир. Отрывистый, необъятный. Жестокий и милосердный. Прекрасный и ужасный. Наполненный противоречиями сильнее, чем что-либо на нашем свете. Легион в своей необъятной мерзости.

Этот мир, он ощущал его. Понял, принял, мог даже понюхать. Попробовать на вкус.

Чувствуешь привкус смога? Даже этот смрад в своем роде прекрасен. Ощути воду в своих легких. Пресную, колючую. Ощути воздух с последнего этажа серой многоэтажки. Асфальт устелен туманами. Ты в толще облаков. Их можно практически потрогать руками.

Этот мир. Удалось почувствовать? Этот мир — ты. Не часть, и не «элемент». Ты из этого мира

соткан. Каждую минуту, каждый час и день, что ты в этом мире проводишь, ты создаешь еще немного себя из его кусочков. Этого мира в тебе так много, что уже не расплести.

Он катал по столу ручку. В толстых латексных перчатках, безучастно провожая взглядом пластиковый корпус. В кабинете гулял сквозняк, хотя окно было закрыто. Кактусы на подоконнике чуть мерзли. Врач тяжело вздохнул, резко откинулся на стуле и закинул ноги на стол, скрестив их меж собой. Это небольшое помещение стало ему практически домом. А дома он, как известно, мог позволить себе что угодно. Почему нет?

Мужчина прищурился, глядя на небольшой лист бумаги перед собой. Взял его, и беглым взглядом прочел содержимое.

Еще одна жалоба. Ну конечно. И не трудно догадаться, от кого.

«Да что ж ты за мразь» — с усталой, равнодушной ухмылкой Даглас закатил глаза. «Вообще свое время не жалко».

Рассвет никак не хотел приближаться, но до него еще нужно успеть принять душ, сменить одежду и халат, привести себя в приемлемую для пациентов норму.

Он знал — она завтра придет. Просто знал это, и все тут, нервно прищуривался, рассматривая замочную скважину. Совсем не потому, что действительно готова изменить свою жизнь, а от невыносимой боли. Легко сказать: «я простила», легко себя обмануть насчет этого, а потом чувствовать озноб, нервную дрожь, отвержение и печаль. Те, кто прощают, так себя не ведут. И не вздрагивают от прикосновения к детской головоломке.

Скрипнула дверь, и без стука в помещение зашел высокий человек в белом халате.

— Что, доктор Даглас, философский депресняк? — Послышался ироничный, хотя и дружелюбный голос. — Думал найти вас в морге, но нет. Решил, что уехали, но машина на стоянке. В чем дело? Решили помедитировать перед работой?

— Вы сами сказали, философский депресняк. — Врач раздраженно закатил глаза.

— Вы подумали над моим предложением? — Молодой человек поднял бровь, глядя на своего кузена. — Я не могу больше терять время, просто скажите, «да» или «нет».

— Я отвечу ровно через сутки. — Жутко блеснули стекла очков. — Сутки.

— Вам так важно, что скажет девочка с Беккером? — Инфекционист прикрыл глаза. — Не посчитает ли вас больным на голову маньяком? Полагаю, дело в этом, ибо раньше вы не особо тревожились за свой род деятельности. Влюбленность не должна вредить профессиональным качествам, особенно в рамках нашей с вами деятельности.

— Наша, как вы сказали, деятельность, находится на грани общественного порицания. Если я приму ваше предложение, прятаться по углам больше не выйдет. — Даглас прищурился и покачал головой. — Сутки. Спасибо за понимание. — В голосе послышался нажим. — Обсудим все завтра.

Все равно она придет завтра. Иначе и быть не могло.

* * *

Сегодня Нейт не пойдет за ней. Капли медленно стекали по листьям и ударялись о множественные лужи. Она знала — не пойдет. Просто чтобы не усугублять подозрения. Серый свет заволакивал тусклое пространство дома, иногда Эмма слышала, как капала вода, но не с улицы. Чуть-чуть тек кран.

Все пустое. Совершенно все. Будет Фастер скучать? Ей казалось — нет. Казалось, душа настолько выгорела, что если Штайнер пропадет из привычной жизни, девушка просто пожмет плечами. Это ли называется «отпустить»? Опустить все, выдрать из сердца. Вот только правда в том, что в сердце нет лишних клапанов.