Отрада округлых вещей
Шрифт:
Обращало внимание большое количество церквей, которые запечатлел неизвестный фотограф своим аппаратом. Может быть, полукруглое здание играло роль церкви? Было местом, где совершались импровизированные мессы за упокой павших и во здравие раненых. Я крутил и поворачивал снимок и так и сяк, чтобы детальнее разобраться в ситуации. К тому же, важно упомянуть, что кошка, вновь возникшая из пустоты, все это время стояла прямо передо мной на письменном столе и внимательно меня разглядывала. Ее присутствие вообще обнаруживается не сразу, кошка перемещается в некоем измерении, отделенном от нашего несколькими натянутыми слоями материи. В любом случае, спустя некоторое время она решила взобраться мне на колени, видимо, приняв вращение и наклоны альбома за приглашение поиграть. Проворно сделав пару шажков, она прыгнула на меня. Альбом выпал у меня из рук, несколько листов из него вылетели. Тут оказалось, что у этих снимков есть обратная сторона. Такое тоже не всегда бывает. Принято считать, что обратная сторона есть у большинства предметов, однако это справедливо лишь по отношению к небольшим фрагментам
Художник
Бе. Конради
Апрель 1917 г.
Текст этот обнаружился на обороте снимка, запечатлевшего трех человек, сидящих за столом под солнцем Франции.
В августе из Америки прибыл каталог, заказанный мной в интернет-магазине, торгующем антиквариатом. В этой брошюре объемом в восемьдесят пять страниц, изданной на английском и французском языках в 1988 году одной нью-йоркской галереей, специализировавшейся на неизвестных художественных произведениях душевнобольных, оказалось несколько репродукций работ некоего Бернхарда Генриха (называемого также Бернаром Анри) Конради (1891–1920). Как гласил краткий биографический очерк, он происходил из старинной эльзасской семьи и вырос в маленькой саарландской деревне неподалеку от французской границы. У его родителей была небольшая ферма. Во время Первой мировой войны он служил рядовым.
Картина, обозначенная в начале каталога только номером сорок два, носила, как я выяснил, с трудом разобрав напечатанные мелким шрифтом сведения в приложении, название «Пассажиры в светящемся теле цеппелина». Похожие на марионеток, эти фигурки женщины и мальчика были выполнены на основе схемы построения пропорций. Меня особенно поразили глаза, которыми неотрывно взирают на нас эти персонажи, обмерянные вплоть до половых органов.
Когда я попробовал найти в интернете название этой картины, то, хотя поиски художника по имени остались безрезультатны (странные слепые пятна алгоритма), в конце концов набрел на коллективную монографию «Pax finis artium [49] —
49
Мир — конец искусству (лат.).
Искусство душевнобольных до Второй мировой войны» под редакцией Вильтрама Гунтера, историка из Вены (Богемия), как интригующе уверяли читателя выходные данные. В ней я наткнулся на следующее предложение:
«В связи с этим представился благоприятный случай обследовать также в присутствии санитара художника-самоучку Канради [sic]; в особый восторг привел его показанный ему фотоаппарат, устройство которого он просил подробно объяснить; он едва ли не расплакался, когда владелец, вскоре после того, как сделал групповой фотопортрет, унес фотоаппарат из комнаты и удалился».
Рядом красовалась черно-белая репродукция картины, запечатлевшей пассажиров светящегося тела цеппелина.
В приложении к монографии Гунтера помещалась обширная библиография по данной теме. Я водил сверху вниз указательным пальцем по столбцу на букву «К»: «Карпаччо, Кирхнер, Киршнер, Кольмар, Кольмарссон, Конради, Коэльо…» На сей раз фамилия была написана правильно. Сердце у меня на мгновение замерло:
«Бернар Анри Конради и его наивная живопись».
Кристиан фон Шефер
Издательство «Альтбау», Цюрих, 1955.
Чтобы разыскать эту книгу, у меня ушло несколько мучительных недель. Обошлась она в двести сорок четыре евро, и, получив наконец посылку, я отправился с нею в парк, чтобы распечатать ее под открытым небом, в обществе маленького фонтанчика. Книга пребывала не в лучшем состоянии, некоторые страницы оторвались и были просто вложены среди других, ничем не закрепленные. Могли бы обращаться с книгами и повежливее.
Конради родился двадцать седьмого сентября 1891 года в Диллингене-на-Сааре. Вскоре после этого родители с маленьким Бернаром переселились в деревню Мертен (ныне находящуюся на французской территории), а потом в Лотарингию, в местечко Пьенн. Конради очень хорошо учился в школе, один его табель из начальных классов сохранился. Его знания по всем предметам были удостоены высшей оценки, а исполненная благожелательности характеристика, из тех, что директор собственноручно давал каждому ученику, описывает его как «мальчика, чистосердечно и честолюбиво тщащегося сравниться с окружающими и ни в чем им не уступать». Поворот в жизни Конради случился осенью 1908 года. В сохранившемся лишь фрагментарно жандармском рапорте упоминается молодой человек, который, подравшись с несколькими работягами из деревни, никак не хотел угомониться. На вопрос, что же его так вывело из себя, он отвечал, что виноват-де в этом соседский крестьянский парень, «всем обликом своим напоминающий о Теле Господнем», потому что он-де «напрямик» сказал ему, будто близится великое несчастье. Свое имя для официального занесения в протокол молодой человек сообщил как «Бернар Конрадин» [sic] и попросил, чтобы его посадили в тюрьму, ибо за решеткой ему-де не
Этой ночью ему сделалось поистине скверно, поведал Конради полицейским чиновникам «спокойно и связно», он ворочался, не в силах сомкнуть глаз, мучимый дурными предчувствиями, не находя покоя, и даже «сколько ни повторял молитвы по пальцам», [50] все было тщетно. Давление извне, из-за стен комнаты, совершенно его истерзало, а в самые тяжкие минуты ему-де приходилось держаться за собственный подбородок, чтобы не упасть с постели. Потом, спустя некоторое время, все стало происходить решительно кольцеобразно, а в груди у него «рылось и грохотало». На следующее утро все снова обрело «мягкий и простой» облик: и двор, и корзина яиц на каменных ступенях их дома, и брошенная телега на проселочной дороге, и очень яркое солнце на небе. Он смог вернуться к работе и продолжить подготовку к воинской службе, но потом, около полудня, внутри него вновь проснулось что-то, напоминающее кофейную мельницу (а затем и Тело Господне).
50
К сожалению, в монографии Кристиана фон Шефера не содержится никаких объяснений этой неясной формулировки. Быть может, под ней следует понимать, что пациент молился, перебирая пальцы, подобно тому как молятся, перебирая четки, а быть может, просто складывая ладони в молитвенном жесте — об этом остается только догадываться. (Прим, автора).
Тут он, по его собственным словам, впервые попытался покончить с собой, но не преуспел, и потому просто «совлек с себя все одежды». Так он чувствовал себя в относительной безопасности, если бы при сем не случился крестьянский парень, который постоянно тщился через пупок въехать в его, Конради, живот. В конце концов он заткнул пупок корковой пробкой. К тому же, его вдруг охватил страх при мысли, что внутри он, возможно, состоит из «туго смотанных ниток, вроде клубка». И чем же было вызвано столь внезапное изменение, спросил полицейский, почерк которого до сих пор излучает искреннее расположение и добродушие. Да, отвечал Конради, в полдень ему, к сожалению, вновь вспомнилась прозрачная, ясная и безоблачная погода, от каковой мысли он уже не в силах был отделаться, и тут с небес обрушилась «великая беда», и он едва успел спастись от нее в доме, хотя на улице всё уже приняло глубоко кольцеобразную форму. Прошлой ночью ему «чрезвычайно докучало» присутствие на небе кометы, а прежде всего тот факт, что эту маленькую комету над крышами смастерили, скрутив и сложив ночью все небо, днем столь ясное, наподобие фантика от конфеты. Это «вселило в его душу бесконечную грусть, а также сделало его легковоспламеняющимся в различных направлениях» (ср. неизгладимое и драматическое впечатление, которое произвело на Конради впоследствии зрелище звездного неба). Это новое чувство «наполнило его как цеппелин», под каковым «наполнением» он, возможно, понимал «ощущение внутренней раздутости», подобно тому, как оболочка дирижаблей под давлением легкого несущего газа туго натягивается, принимая характерную форму сигары.
Я нетерпеливо перелистнул несколько страниц, перейдя к главе «Годы в клинике». Конради недолгое время воевал на фронтах Первой мировой войны рядовым, но потом, так сказать, прямо с поля брани, был доставлен в психиатрическую лечебницу неподалеку от немецкой границы — клинику Сен-Варез возле местечка Раон-сюр-Плен. Естественно, воевал он на стороне Франции, однако, как пишет Кристиан фон Шефер в главе «Годы в клинике», французским владел довольно посредственно. В этом смысле ему особенно посчастливилось с лечащим врачом, доктором Жеромом Гевайером (1880–1950), поскольку тот мог вести с ним психотерапевтические беседы на немецком. Записи этих бесед также дошли до нас на немецком, а позднее были выполнены «удобные» (фон Шефер) переводы их на французский.
Гевайер происходил из богатой люксембургской семьи. В молодости он некоторое время был горячим приверженцем психоанализа Фрейда, однако позднее, в своей собственной практике, прежде всего в процессе лечения тех специфических военных травм, которые позднее обозначили термином «шелл-шок», стал все более и более от него отходить. В случае острых психических расстройств, как утверждает Гевайер в одном письме 1914 года, этот метод уже не помогает. Фрейдовский психоанализ-де создан для представителей определенных слоев городского населения, которых без особого труда можно посвятить во все тайны и хитросплетения их комплексов, неврозов и фобий с красивыми древнегреческими названиями, заимствованными из мифов. Гевайер с 1916 года занимался прежде всего психическими травмами солдат и поначалу полагал, что и Конради представляет собой такой же случай. Как-никак Конради тоже был доставлен в психбольницу непосредственно после военной операции. Как он вообще попал во французскую армию, я так и не узнал, потому что пролистнул одну главу. Меня подгонял какой-то неясный страх, заставляя читать быстрее и быстрее. Многие абзацы я пропускал. И все это время какая-то пожилая дама кормила хлебными крошками парковую фауну, собравшуюся вокруг чаши фонтана.