Отрада
Шрифт:
— Ну, невеста! Держись! — звонко выкрикнула она, вскочила на ноги и понеслась привечать сватов.
А Отрада примерзла к бревну, не в силах пошевелиться. Вроде и сама чаяла, сама ждала, а сделалось так страшно и волнительно, что язык к небу прилип, и она слова молвить не могла.
Отрада встретилась взглядом с Храбром и смутилась еще пуще. После того вечернего разговора с воеводой они виделись всего несколько раз. И работы у нее было не счесть, и ему отдых и покой был нужен. И кузнец, лукаво посмеиваясь, сказал, что, коли ждет она сватовства, то негоже
Знахарка Верея, остановившаяся возле поваленного бревна, к которому примерзла Отрада, тихо посмеивалась, глядя то на невесту, то на жениха со сватами.
Храбр выглядел много лучше, чем в день суда, и если не приглядываться внимательно, то и вовсе нельзя было понять, что совсем недавно он сражался насмерть.
— Пришли мы с добрым делом, — сказал дядька Третьяк крутящейся подле калитки Стояне.
— Ну, проходите, коли так! — вышедшая на крыльцо тетушка Власта распахнула дверь избы, и вскоре в тесную горницу набилась целая толпа.
Отраду под руки знахарка Верея привела последней.
Рассевшись по лавкам, младшие братишки и сестренки Стояны довольно потирали ладошки, наблюдая за сватовством. Ведь в конце жениху полагалось заплатить за невесту выкуп, и они ждали для себя сластей, лент и, быть может, даже монеток.
В тишине Храбр, надевший свою лучшую рубаху, положил на стол завернутый в рушник каравай. Его полагалось преломить, коли сватовство удачным. Поверх хлеба легло широкое серебряное обручье.
— Слыхали, есть у вас товар. А у нас для него найдется славный купец. Слыхали еще, есть у вас сизая голубка. А у нас быстрый сокол для нее найдется, — неторопливо заговорил дядька Третьяк.
— Молода еще наша голубка, — Стояна, вскинув подбородок и уперев руки в бока, дерзко сверкнула глазами. — Хлебом отца-мать не объела. Да и не пара ей ваш сокол; клюв у него шибко остер. Того и гляди, заклюет нашу голубку!
— Что ж… — на выручку дядьке Третьяку пришел Белояр. — Не хотите за нашего сокола, так отдайте девицу за куницу. Уж много мы про нее наслышаны: и лицом бела, и устами красна, а сама — умнешенька, прядет тонешенько, белит белешенько…
— А девицу за куницу уж подавно не отдадим! — к Стояне подошла знахарка Верея и погрозила Храбру пальцем. — Уж видали мы эту куницу, не сидится ему на месте спокойно!
Тот вскинул было взгляд, но опомнился и покаянно, смиренно уставился в пол. В сватовство вмешиваться жениху не полагалось.
— Не хотите за куницу, так отдайте за добра-молодца! Всем он пригож и хорош: и кузнец умелый, и рукастый, и силушкой не обижен, и статью вышел! — вперед ступил Твердята.
— А избушка-то у него есть? Наша девица с богатым приданым! — Стояна прищурила смеющиеся глаза.
— Есть, есть! — поспешно выпалил мальчишка.
— Добро, коли так. Но вот лицом молодец ваш не особо-то вышел… про шрамы его мы наслышаны… — она подперла ладонью щеку, размышляя, а потом резко крутанулась к Отраде. — Али люб он тебе?
Покраснев до самой макушки, она
— Люб…
— Ну, коли люб… Ты, жених, гляди, коли будешь девоньку нашу обижать, мы тебя, беспортошного… — не закончив, знахарка Верея еще раз погрозила кузнецу пальцем и подошла к столу, чтобы взять каравай. Отломила от него кусок и съела, скрепляя сватовство.
Отрада бросилась к ней через всю горницу, повиснув на шее. Белояр стиснул в объятиях Храбра, стукнув того по спине. Притихшие дети вскочили с лавок, хлопая в ладоши. Стояна широко улыбалась, подбоченившись.
Дядька Третьяк взял Отраду под руки, чтобы вести к жениху, когда в нее вцепились дети.
— А выкуп? — звонко спросила старшая девочка, оглядываясь на Храбра. — Выкуп за невесту!
Кузнец, посмеиваясь, принялся совать им в ладошки сладости, каленые орехи и медовые пряники. Когда детвора, наконец, отстала от него, он взял со стола серебряное обручье и приблизился к Отраде. Он вытащил из-за пояса ленту, повязал ей на запястье и надежно прикрепил к ней обручье.
Теперь все точно будут знать, что Отрада просватана. У каждого рода в общине были свои знаки. У Храбра носили алые ленты, а обручья были намеренно слишком широкими.
Поздним вечером, когда все необходимые обряды были завершены, кузнец пошел провожать невесту до избы знахарки.
— Тетка Купава поутру приходила. Сказала, что родительская изба теперь моя. Ушли они оттуда, — рассказала Отрада, плотнее запахнув на груди платок.
Храбр кивнул.
— Что с батюшкиными самоцветами делать станем? Закопаны они ведь под крыльцом… — она вздохнула, припомнив, как кузнец соврал про них воеводе.
— А сама как мыслишь?
Отрада подавила хитрую улыбку.
— А что мне мыслить… ты жених мой, ты и решай! — сказала и не сдержала веселого фырканья.
Храбр покачал головой. Но когда заговорил, уже не улыбался.
— В лесу их закопаем. В самом глубоком овраге. Я выкую для них железный ларь, чтобы никто не мог открыть его. Сколько горя принесли камни Мары-Морены…
Отрада часто закивала.
— Жаль, никогда уже не узнаю, отчего батюшка решился их украсть из терема…
— Может, приказал ему кто-то, — кузнец пожал плечами и невольно взял ее за запястье — то, к которому лентой было привязано обручье. — Княжич из-за них боярскую дочь убил. Может, хотели уберечь себя от еще бОльшей беды.
— Может, — эхом откликнулась Отрада.
— Али сам решил. Увидал, во что превратился княжич, услыхав однажды их шепот, и выкрал… Может, та боярская дочь была не чужой простому кметю Бусу.
Отрада печально улыбнулась. Да, уже никогда она не узнает, о чем же помыслил тогда ее отец. Но все же потом он крепко полюбил ее матушку, и у них родилась она…
Она покосилась на Храбра. Ей приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза. Кузнец по-прежнему держал ее за запястье, и она испытывала странный трепет, чувствуя, как внутри все скручивается в тугой комок. С его лица не до конца сошли еще ссадины, полученные после суда с Перваном.