Отречение
Шрифт:
Когда Дом Советов оказался в блокаде, майор Стригунков, в числе других офицеров запаса вносивший в нестройные ряды восставших элемент порядка и организации, создал группу из молодых людей, имевших опыт в спелеологии, для действий под землёй и связи с внешним миром через коммуникации.
Полагаясь только на свою интуицию, Антон Александрович принял в отряд крепкого молодого парня из Донбасса по имени Юра, в пещерах никогда не бывавшего, но в мирной жизни работавшего шахтёром. Поэтому Стригунков был уверен, что он сможет ориентироваться под землёй и не будет
Расположившихся по соседству казаков насторожило украинское гражданство новичка в сочетании с резким прибалтийским акцентом, а особенно то, что никто в московских оппозиционных кругах его не знал и не мог поручиться. Антона это не остановило. Для проверки он вручил новенькому фонарь и поручил разведку ходов, которые были уже известны, и нескольких ответвлений, куда ещё не ходили группы.
Парень надел шахтёрскую каску, ушёл в темноту и вернулся часа через четыре.
– Затание фыполнено, тофарищ комантир! – доложил он, вскинув ладонь к каске.
Стригунков проверил нарисованную им схему и удовлетворённо кивнул.
– Хорошо, Юра. Можешь идти отдыхать.
– Я не устал, тофарищ комантир.
– Иди. Завтра будет много работы.
Глядя на упорного неразговорчивого парня, мгновенно уснувшего на расстеленном на паркетном полу бушлате, Стригунков думал, что у него, наверное, есть какой-то личный счёт к демократам. Не иначе.
Но долго поспать Юозасу не удалось. Через несколько часов Стригункова вызвали к одному из руководителей обороны здания, в котором были отключены телефоны, и засыпали срочными заданиями по связи с активистами, находившимися в городе и организовывавшими ежедневные акции протеста.
Антон Александрович собрал пятёрку бойцов-спелеологов, в которую включил и новичка, и распределил полученные задания.
Один за другим ребята выходили из кабинета, и провожая, Стригунков каждому пожимал руку. Последним ушёл Юозас. Антон не хотел его будить, но тот проснулся сам.
– Я тоше пойту, – сказал он настойчиво.
– Ты же только вернулся, – сказал ему кто-то из спелеологов.
– Я толшен, – грустно, но решительно покачал головой шахтёр. Он почему-то никогда не улыбался, даже в минуты отдыха, когда пили холодный чай и травили анекдоты.
Сам Антон Александрович сидел за столом в кабинете какого-то сбежавшего депутата-демократа, и его одолевало не только беспокойство за бойцов (не наткнуться бы им где-нибудь на засаду! До сих пор ельцинисты не совались в подземные коммуникации, но всё когда-то случается впервые), но и недобрые мысли о судьбе восстания, которое как началось стихийно, так за целую неделю, несмотря на все усилия, и не вошло в упорядоченное русло. А ещё – почему его ребятам, выполняющим одну из наиболее опасных миссий по связи блокированного Дома с внешним миром, не дают оружия… Антон-то точно знал, что оружие в распоряжении руководителей восстания есть…
Митинги шли каждый день, а после того, как двадцать восьмого сентября у метро «Баррикадная» ОМОН избил безоружных
В тот год необычно рано, в конце двадцатых чисел сентября, шёл над Москвой первый снег, крупный и колючий.
В субботу, второго октября, с самого утра народ начал собираться на Смоленской площади. День был выходной, и людей ожидалось больше, чем в предыдущие дни.
Андрей Анисимов выходил из метро, крепко держа Юлю за руку – чем дальше, тем сильнее он боялся потерять её в толпе, а напряжённость нарастала не по дням, а по часам.
На площади было много знакомых и незнакомых лиц. Кто-то оживлённо переговаривался. На бордюре сидел мужчина с магнитофоном на коленях, и из динамика звучали советские песни, но гул толпы заглушал музыку. С Андреем и Юлей поздоровались несколько человек, видимо, встречавших их раньше на демонстрациях.
Посреди площади стоял слепой старик с тростью в руке и говорил грудным голосом, громко и отчётливо произнося слова, но не складывая их во фразы интонацией, словно читал по слогам, не обращаясь ни к кому из присутствующих:
– Прокляты. Все мы. Прокляты. Ибо отреклись. Мы. От права. Первородства. Как Исав. Продал. Брату. Иакову. За чечевичную. Похлёбку. Так и мы. Все. Русские. Советские. Продали. Себя. И отреклись. И прокляты. Продали. Мы. Своё. Право. Первородства. И прокляты. И будет. Так. Пока. Не искупим. Грех. Отречения.
Вокруг старика образовалось пустое пространство радиусом в несколько метров, его проповедь никто не слушал.
– Граждане! Разойдитесь! Ваш митинг не санкционирован! – надрывался милицейский мегафон.
Артём и Мишка наблюдали за происходящим с крыши жилого дома.
– Как думаешь, будут разгонять? – спросил Мишка.
– Будут, – со знанием дела ответил Тёмка. – Эх, наши бы ответили им как следует, да врезали бы ментам, как думаешь?
– Смотри, смотри… – прошептал вдруг его товарищ.
Сверху было хорошо видно, как колонна ОМОНа пришла в движение и стала наседать на демонстрантов, тесня первые ряды.
«Эх, запустить бы в них чем-нибудь, хоть камнем», – подумал Артём, но камня под рукой не было, да и велика была опасность с такой высоты задеть своих, это мальчик понимал, хотя его попытки выцепить взглядом в толпе родных не увенчались успехом.
Он с отчаянием наблюдал, как серая масса ОМОНа всё больше теснит с площади пёстро-красную массу митингующих.
В ход пошли дубинки и водомёты, и толпа стала рассеиваться по близлежащим переулкам.
Андрей по-прежнему не выпускал Юлину руку, хотя и Николая, и Матрёну они давно потеряли из виду.
– Человека убили! – раздался истошный женский крик.
На площади в луже крови остался лежать старик, полчаса назад рассказывавший в пустоту об Исаве и Иакове.
Но что это? С криком «Ура!» люди, прижатые к трибуне, подготовленной к празднованию пятисотлетию Арбата, перешли в наступление на серых.