Отрок московский
Шрифт:
Возможно, Фридрих фон Штайн проявил себя неплохим полевым командиром в годы войны Ливонского ландмайстерства с Ригой, но в оборонах крепостей он смыслил мало. Во всяком случае, допустил одну непростительную ошибку, стоившую крестоносцам проигранной кампании, а их командору – жизни.
Вместо того чтобы наглухо запереться в детинце и отбивать атаку за атакой, дожидаясь подкрепления из Динабурга, фон Штайн повел рыцарей на вылазку. Очевидно, он хотел поддержать охрану ворот, смятую толпой в считаные мгновения. Никита с Уланом и новгородцами не успели пробежать и половины пути до стены Верхнего замка, как ворота распахнулись и оттуда хлынул поток всадников, одетых в белые плащи с
У моста через Полоть, которая разделяла Верхний замок и посад, две рати сошлись.
Рыцари не смогли разогнать коней для удара копьями. Животные ржали, артачились, становились на дыбы, испугавшись улюлюкающей, размахивающей руками многоголовой толпы. Бросив копья, крестоносцы взялись за мечи, секиры и палицы. Конный клин вдавился в горожан, вооруженных чем попало – по большей части жердями и дрекольем. Под их напором полочане отступили на мост. Ливонцы наседали, шаг за шагом оттесняя посадских, сбрасывая их на заснеженный лед, окрасившийся вскоре алыми пестринами. Хоругвь Фридриха фон Штайна – увенчанный короной четырехцветный щит – плавно колыхалась впереди.
Мост они преодолели довольно быстро, если принять во внимание, что каждый шаг давался с боем. Кони шли по телам, топча и мертвых, и живых.
А дальше… Дальше всадники попали в окружение толпы. Полочане обступили ненавистных врагов. Вот тут-то сказалось их преимущество в числе. Сжатые со всех сторон, дистриеры [166] крестоносцев сперва замедлили шаг, а потом и вовсе встали как вкопанные. Жерди, вывороченные из заборов и стрех, били по шлемам издалека. Люди висли на шеях коней, мертвой хваткой вцепляясь в узду, хватали рыцарей за ноги, выворачивая их из седел, словно пни, глубоко пустившие корни, – с натугой, через силу, зато наверняка и надежно.
166
Дистриер (дистриэ) – средневековая порода лошадей, выведенная из тяжеловозов. Предназначалась для тяжелой рыцарской кавалерии, отличалась большой силой и массой, но также повышенной утомляемостью и малой маневренностью.
У пеших ратников, кинувшихся было на помощь верховым, попросту отбирали алебарды, пинками скидывали с крутого берега, а оружие использовали против рыцарей.
Никита видел, как покачнулась и упала под ноги вышитая золотом хоругвь. Рыцарь, несший ее, схлопотал дубиной по шлему и вылетел из седла – только пятки сверкнули. Фридрих фон Штайн сражался отчаянно. Сыпал удары направо и налево, бросив щит и сжимая шипастую булаву двумя руками. Он уже не пытался управлять боем. В такой свалке каждый сам за себя, следует рассчитывать лишь на собственное мастерство и молиться Господу о спасении. Командору на несколько мгновений удалось откинуть толпу, расчистив неширокий круг. Он дал коню шпору, но, сделав два скачка, вороной вновь завяз. Десяток рук вцепился в полы белой накидки крестоносца, вырвал ноги из стремян. Сзади ударили алебардой по плечу. Фон Штайн покачнулся и рухнул в жадные объятия обиженного им народа.
Толпа взревела.
Испуганные, сломленные потерей командира немецкие пехотинцы –
Векша сообразил очень быстро, следует отдать старшему ловцу должное. Приказал вливаться в толпу и, по возможности, опередить самых ретивых. Новгородцы побежали, не стесняясь и пару тумаков дать, ежели кто-то не спешил отойти в сторону. Десяток суровых, крепких мужиков, сосредоточенно расчищающих себе путь, прорезал бурлящий поток посадских, постепенно оказавшись в голове оравы. Ну, если не в голове, то в первой сотне.
Неизвестно, пытались ливонцы закрыть ворота или нет. Во всяком случае, они не успели, это точно. Люди, валившие гурьбой, налегли на створки, распахивая их насколько возможно, и ворвались в детинец.
Поравнявшись с надвратной башней, Никита обернулся. С пригорка Великий посад выглядел как игрушка, а поле и берег Двины по ту сторону стен чернели от литовской конницы. Дружинники и ратники Витеня не спешили к воротам, которые гостеприимно распахнули полочане. Ждали подвоха? Может быть…
За воротами Василько обессиленно опустился на снег.
– Простите, братцы, Христа ради! Не могу больше.
На него и смотреть было страшно – лицо посерело, глаза ввалились. Краше в гроб кладут. Новгородец закусил до крови губу, а на рубахе расплывалось красное пятно. Видимо, открылась ночная рана.
– Ладно, сиди! – не стал спорить Векша. – Мы сами. Вот, отрок московский проведет. Проведешь к княжьему терему, парень?
– Проведу. Меня Никитой кличут, а то забыли познакомиться.
– Ну, Никитой так Никитой. А крыжака Жоффрея ты в лицо знаешь?
– Знаю, само собой. От Москвы до Смоленска вместе ехали.
– Тогда нам точно без тебя никуда.
Они вновь сорвались на размеренный, но быстрый бег. В отличие от посадских, растекающихся по Верхнему замку кто куда, новгородцы шли прямиком к цели. Каждый нес при себе оружие, которое легко спрятать и так же легко выхватить для драки в тесной толпе. Короткие дубинки из твердого дерева, кистени, цепи, маленькие самострелы, чтобы одной рукой управляться. Сила вроде бы не великая, но грозная. Никита прикинул, если каждый из них врукопашную дерется, как Василько, то с таким отрядом горы своротить можно. А если лучше, то и подумать боязно…
Возможность убедиться в этом представилась парню очень скоро. В княжеском дворе царила суета. Бестолково бегала челядь, затравленно озираясь, жались к крыльцу стражники в накидках с красным крестом. А посреди этого беспорядка стоял пароконный балок, знакомый по витебскому тракту. Конюх, испуганно вжимающий голову в плечи, затягивал супонь, а рядом замер с обнаженной саблей в руке Лайош.
Никита бросился к нему.
Телохранитель пожоньского господаря тоже его заметил. Поднял клинок на изготовку.
Парень и рта открыть не успел, как свистнула сталь. Пришлось принимать бой.
Да, Лайош не зря ел свой хлеб. Двигался он легко и грациозно, меняя ноги, будто в зажигательном танце. Сабля порхала легким мотыльком, стараясь по-осиному ужалить Никиту в плечо, в голову, в грудь. Косые хлесткие удары сменялись не менее опасными выпадами.
Ученик Горазда призвал на помощь все умение, вколоченное в него старым отшельником, и начал ответный танец, состоявший из высоких прыжков, подсечек, ударов ногами и сжатыми в кулаках течами. Легкость и подвижность спасли его. Когда Лайош после очередного выпада «провалился», делая лишний шаг, острие правого теча ударило его под мышку. Мадьяр плюнул кровью и осел.