Отрок московский
Шрифт:
И тут резные двустворчатые двери распахнулись, и на крыльце появился статный крестоносец с длинными каштановыми кудрями с проседью и ровно подстриженной бородой. Поверх плаща с алым крестом поблескивала толстая золотая цепь – знак высокого положения в Ордене. Но взгляд Никиты приковал не он, а идущий рядом вразвалочку смуглый горбоносый мужчина в бобровой шапке. Андраш Чак. Парень изо всех сил пытался отвести глаза, потупиться, но не мог. И с ужасом понял, что пожоньский жупан узнал его.
– Herr Friedrich! Еin Pfadfinder! [159]
Фон Штайн не раздумывал ни мгновения.
– Halten Sie es! Schnell! [160]
Первого
– Lebend gefangen! [161] – словно плетью стегнул брат Фридрих.
159
Господин Фридрих! Это лазутчик! (Нем.)
160
Взять его! Быстро! (Нем.)
161
Живьем брать! (Нем.)
Позади с громким «хэканьем» Василько размахивал алебардой.
Никита в прыжке сбил с ног еще одного немца – из тех самых расфуфыренных гордых рыцарей, что стояли у крыльца особняком. Проскользнул между двух ратников, столкнувшихся плечами. И уже на краю освещенного факелами круга обернулся. Новгородец, окруженный врагами, как медведь сворой лаек, умело отмахивался алебардой, но не мог сделать ни шагу по пути к спасению.
«Сам же придумал идти в открытую, нет чтобы дать мне в окошко залезть», – промелькнула гадкая мысль, которую Никита тут же отогнал. Нельзя так. Русские своих не бросают. Вместе пришли, вместе уйдем.
Парень бросился обратно, на ходу свалив коренастого ратника в войлочном колпаке.
– Держись! – крикнул он.
– Уходи, дурень! – прорычал в ответ Василько.
– Еще чего!
Никита налетел на ливонцев, нанося удары руками и ногами. В считаные мгновения он разбросал толпу, оставив широкий проход для себя и новгородца, жалея лишь об оставленных у свояка Аникея течах. Хотел как лучше, чтобы без крови….
– Unmоglich! – донесся удивленный голос командора. – Armbrustschutzen fur die Schlacht! [162]
162
Немыслимо! Арбалетчики, к бою! (Нем.)
– Все! Уходим! – тяжело выдохнул Василько. Видно, драка здорово измучила его.
Сухо «тренькнула» тетива арбалета. Новгородец охнул и схватился за плечо, роняя оружие на снег.
Вот тут Никите стало по-настоящему страшно.
Немцы сноровисто, показывая отличную воинскую выучку, отбежали, оставляя их с ловцом посредине истоптанного круга.
– Сдавайтесь, русские! – громко проговорил Фридрих фон Штайн.
– Беги, парень, брось меня… – шептал Василько, пошатываясь и зажимая ладонью рану. Между его пальцев торчал черенок арбалетной стрелы.
«Не убегу ведь… – тоскливо подумал Никита. – Стрела догонит. А мне погибать нельзя, пока дело не сделано…»
Он медленно поднял руки.
– Беги! – рявкнул новгородец, изо всех сил толкая парня.
Никита от неожиданности сделал четыре огромных шага, не устоял на ногах и покатился кубарем.
Защелкали арбалеты.
– Беги-и-и!!!
Никита вскочил на ноги и помчался в темноту, петляя как заяц, под свист и улюлюканье крестоносцев. Выскочившего навстречу слугу перелетел,
Уже шагая извилистыми улочками посада, успокаивая дыхание, Никита прислушивался – нет ли погони, не закричат ли караул? Но все было тихо. Погоня или отстала, или вернулась, потеряв интерес к беглецу.
Глава девятнадцатая
Снежень 6815 года от Сотворения мира
Полоцк, Русь
Улан-мэрген подобрал много совершенно справедливых, но очень неприятных слов, чтобы дать понять Никите, насколько тот неправильно поступил ночью. Зачем связывался с новгородцем? Надо было ломать ему руку и уходить подобру-поздорову. А лучше ногу… Еще неизвестно, чье поручение ловец выполняет – Юрия Даниловича или какого-нибудь Михайлы Тверского. Зачем полезли напролом? Неужто нельзя было ограничиться малым – подглядеть, подслушать, не выдавая себя? Ах, Василько предложил?! Ох и скользкий человек этот Василько. Не нарочно ли в засаду заманивал? А потом, во дворе… По словам ордынца, Никита должен был отвернуться от Андраша Чака, даже если бы это кто-то другой оказался, просто похожий, или лицо закрыть, а лучше вообще не соваться пред светлы очи мадьярского жупана и немецкого командора. И удирать тоже нужно было сразу. Подумаешь, чувство долга! Своя шкура должна завсегда быть дороже! А если бы поймали?
Никита долго слушал, вяло огрызаясь, то кивал, то пытался возражать. Наконец, не выдержал. Сказал, что легко рассуждать, сидя на сеновале, а неизвестно, чем бы дело закончилось, пойди ордынец на ночную разведку. Уж новгородец бы ему сразу шею скрутил, не вступая в разговоры. А так хоть что-то узнали.
– Что ты узнал? – возмутился Улан, уже кривя губы от обиды. Сын нойона никогда не плачет, но это не значит, что ему не хочется заплакать. – Чего ты такого разузнал, чего не знал вечером? Хочешь, я тебе скажу, чего ты добился?
– Ну, скажи…
– Теперь тебя половина немцев в лицо знает! Как теперь по городу ходить будешь?
– Да кто меня запомнил?
– Будь уверен, все запомнили! Ты, Никита-баатур, когда начинаешь прыгать и ногами людей по голове бить, тебя быстро запоминают!
Парень промолчал. Татарчонок говорил убедительно – нечего возразить, нечем оспорить. И в самом деле, вляпался он своим ночным приключением по самое не могу. Андраш Чак теперь настороже будет – охрану Василисы удвоит. Рыцарь Жоффрей, если он еще в Полоцке, тоже задумается. Не говоря уж о том, что пленного новгородца можно разговорить – способов много разных существует, и когда заплечных дел мастер, хорошо знающий свое дело, возьмется, то редко кому удается удержать язык за зубами.
Самым разумным решением было бы убраться из Полоцка прочь и попытаться поймать мадьярского посла где-нибудь на лесной дороге. Ведь не к Фридриху фон Штайну он в гости приехал, а – бери повыше – к самому магистру наверняка. Но литовское войско, которое, как выяснилось поутру, плотным кольцом обложило городские стены, намертво заперло здесь всех. И охотников, и добычу. Правда, кто теперь кто, Никита сказать затруднялся. По всему выходило, что водить теперь будут мадьяры с немцами, а ему в этих прятках осталась незавидная доля – постараться как можно лучше скрыться.