Отряд
Шрифт:
– Здорово, Галдяй!
Обрадовался - помог-таки Господь, Сукин сидел за столом в гордом одиночестве. Даже, вернее сказать, угрюмом.
– А где все?
– На торжище поехали, купчин неправедных наказывать. Ондрей Василич лично возглавил, а мне сказал - над делом порученным думать. Вот я и думаю, - Сукин вздохнул.
Был он небольшого роста, тощенький, с круглым, несколько вытянутым к подбородку лицом и чуть оттопыренными ушами. Глаза непонятного цвета, скорей - светло-серые, волосы русые, длинные, кое-как стриженные,
– Тебе сколь лет-то, детина?
– Шестнадцать.
Да-а… Иван покачал головой - в самый раз для такого сложного дела.
– Что, Ондрюша мордует?
– Да… не особо пока… Правда, наказывал, чтоб к его возврату все выучил… «блуд», «толоки» какие-то… Не знаю, у кого и спросить.
– Парень с надеждой посмотрел на молодого чиновника.
– У меня спроси, - ухмыльнулся тот.
– Повезло тебе - я ведь случайно зашел. Шел вот мимо, дай, думаю, загляну, поболтаю с Ондрюшей… Это что у вас за бочка?
– Иван кивнул в угол.
– У купца Дюкина изъяли, - охотно пояснил Галдяй.
– Мясо протухшее… солонина.
– Протухшее?
– Иван наклонился, понюхал.
– А вроде не пахнет. Ну, да ладно - ваши дела. Кстати, ежели купец на неправду государю пожалуется, вас вместе с начальничком вашим, Ондрюшей, батогами на площади отдубасят.
– Батогами… - Подьячий испуганно хлопнул глазами.
– Больно, наверное?
– Конечно, больно! Что, не били никогда?
– Не-ет…
– Ничего, - цинично обнадежил Иван.
– Еще впереди все. Слушай, а ты не из тех ли богачей Сукиных, что держат на Никольской лавки?
– Родич я им, - парень кивнул.
– Дальний. Так, седьмая вода на киселе.
Иван уселся на лавку и доброжелательно усмехнулся:
– Ну что, седьмая вода? Ты, кажется, спросить что-то хотел? Так давай, пока время есть, спрашивай.
– Ой, сейчас, господине!
– Обрадованный подьячий вытащил из-за пазухи клочок бумаги.
– Я тут записал даже… Эвон…
Иван протянул руку:
– Давай-ка сюда… Ага… «блуд» и «прелюбодеяние»… Что, разницы не чувствуешь?
– Нет, господине.
– Напрасно. А разница большая: блуд творят люди незамужние, неженатые, по обоему хотению… И смотрят на это сквозь пальцы.
– А если не по хотению?
– А если не по хотению, то это уже не блуд, а пошиб - сиречь насилие. Ежели девку кто пошибнет, тому наказанье светит - епитимья, ну да там еще и много чего. А девке раньше одна дорога была - в монастырь.
– И правильно сие!
– неожиданно улыбнулся Галдяй.
– Конечно, гулящих девиц в монастыри отправлять надо - уж там-то они постом, молитвою да Господнею волей живо исправятся!
– Либо монастырь под себя исправят, - Иван хохотнул.
– Случаи такие бывали, и часто. Ну да пес с ними, с гулящими, к нашим делам вернемся… Значит, «прелюбодеяние». Это, братец ты мой, куда большее преступление,
– Господи, помилуй!
– Подьячий перекрестился.
– Читаем далее, - продолжил Иван.
– Пошиб… ну, это я уже рассказал… Теперь - толока. Это когда девку не один насильничает, а сразу несколько. Преступленье, к слову сказать, довольно распространенное среди простонародья. Ну, наказанье - сам понимаешь… Все у тебя?
Галдяй потянулся к перу:
– Погоди, милостивец, запишу… А наказанье-то какое?
– Про то в грамотах судейских сказано, там и прочти… Называются, кажется, «аще муж от жены блядеть». Записал?
– Угу…
– Молодец… - Иван потянулся и смачно зевнул.
– Чегой-то Ондрюши долго нет…
– Так он сказывал - вернутся к вечеру токмо.
– К вечеру, значит… Ин ладно, попозже зайду. Тебе вообще, как тут, нравится?
– Да ничего, - покраснел подьячий.
– Вот дело поручили. Не с кем-нибудь - одному. Первое у меня такое. Боюсь - не справлюсь.
– А что за дело-то?
– Да пожар на Покровской. Хоромы сгорели и трое людей.
– Ну, пожар - не убийство. Может, сами и виноваты, скорее всего…
– И язм так мыслю, - закивал Сукин.
– Токмо вот люди-то, говорят, прежде убиты… Ондрей Василич говорит - сами перепились да разодрались - слово за слово. Друга дружку пришибли да случайно сронили светец или там свечечку - вот и пожар. Может такое быть?
– Запросто.
– Вот и Ондрей Василич сказал - возиться тут долго нечего.
– А вот тут он не совсем прав… - Иван ухмыльнулся и посмотрел в окно на золотые купола Успенского собора.
– Видишь ли, тут осторожненько надо… Пожар дело такое. Вдруг поджог? За такое дело и батогов отведать можно!
– Батогов?!!
– А ты как думал?
Подьячий погрустнел и, тяжко вздохнув, с надеждой взглянул на Ивана:
– Что ж делать-то?
– Как что? Работать. Тебе дело поручено? Вот и действуй. Место происшествия перво-наперво осмотри, опроси свидетелей - соседей там, или, может, кто мимо проходил… Особо выспроси - не было ли каких врагов у сгоревшего хозяина, ладил ли тот со слугами… Слуг тоже проверь - кто такие?
– Да как же их теперя проверишь?
– Соседи, друг мой, соседи! Все видят, все слышат, все знают! Это только с виду московские заборы высокие, а присмотришься - из каждого уши торчат. Лучше не хозяев, а хозяек допрашивай - они-то, бедные, день-деньской дома сидят, редко куда выезжая, вот, от нечего делать, наверняка по соседским дворам взглядами любопытными шарят. Смекай!
Махнув рукой, Иван направился к выходу.
– Благодарствую, - провожая, низко поклонился Сукин.
– Не за что пока… Ты вообще не стесняйся, заходи за советом - не откажу.