Оттенки

Таммсааре Антон Хансен

Для кадакаских молодых настала четвертая весна; весной три года назад они справляли свадьбу, на вторую весну взяли хутор в свои руки, еще через год весной переселились в курную лачужку, стыдливо притаившуюся в стенах риги. Нынешняя весна была какая-то совсем особенная, по крайней мере, так казалось молодым. Светило солнце, но оно словно не грело, пели птицы, но их пение не радовало; речка не так сверкала, как раньше; сосны на болоте за торфяниками казались еще более приземистыми, еще более одинокими. Даже пригорок, с которого так далеко было видно, казался теперь ниже. Какая радость переполняла их сердца прошлой весной,

когда они перебирались в свою дымную избушку! Теперь все это пропало. Каарель мечтал только о новом доме, и даже Тийна жаловалась, что дым очень уж ест глаза.

— Потерпи еще месяца два, скоро от него избавимся, — сказал как-то Каарель, с кашлем опускаясь на скамью. Но, задыхаясь от дыма, встал и вышел во двор.

— Сегодня дым какой-то особенно едкий, — сказала Тийна, выходя вслед за мужем и утирая слезы.

— Ветер прямо в дверь, потому и крутит.

— Мама, у тебя глазки мокрые, — пролепетал маленький Атс, выбираясь из кучи песку и подходя к родителям.

— Ну, ты и хорош! — посмотрела на него Тийна. — Самое место тебе в этой куче.

— Плохо у тебя с грудью, — сказала Тийна, повернувшись к мужу, — ты опять начал кашлять. Не знаю, может, к доктору тебе сходить… До чего же ты извелся, краше в гроб кладут.

— Да я уж давно такой, — ответил Каарель.

— Опять ты за старое — давно такой. Это я и прошлой осенью слышала — помнишь, когда повязывала тебе шею шерстяным платком, а ты еще отказывался. Никогда о себе не заботишься, будто сам смерти ищешь.

На губах Каареля мелькнуло что-то похожее на улыбку.

— Смеешься еще, точно дразнишь меня, — сказала Тийна с упреком, а у самой глаза наполнились слезами.

— Да что поделаешь! Со смертью не поспоришь! Да и не все ли равно, годом раньше, годом позже. Мы, с тобой уже пожили достаточно — гляди, какой большой сын у тебя на коленях. Будет тебе помощником вместо меня.

— Не пойму, для кого ты затеял эту постройку, ежели у самого еле душа в теле держится, — подумав, промолвила Тийна.

— А что же — сидеть да смерти ждать? Пусть я и помру не сегодня-завтра, весь мир со мной вместе не кончится: ты останешься, Атс, старики.

— Ну, старики-то сюда больше не придут.

— А куда им деваться… Мы говорим так, будто знаем, когда мой час наступит, — помолчав, сказал Каарель, улыбнулся и опять закашлялся. — Да что этот пустяковый кашель значит! Я еще, может, вас всех переживу, внуков своих увижу. Сам я никогда не думаю о смерти, только ты мне про нее напоминаешь.

— Кто знает, когда его час придет. Только мне всегда страшно, коли слышу твой кашель, — сказала Тийна. У нее отлегло от сердца.

— От кашля я избавлюсь. Вот выстроим новое жилье, трубу поставим, больше дым глотать не придется, зимой будет тепло, вот тогда я и поправлюсь.

Полевые работы были уже в разгаре, когда строительные рабочие с мастером во главе явились в Кадака. С какой счастливой улыбкой следил Каарель за началом стройки! Он не отошел бы от строителей ни на шаг, будь это возможно. Но для него самого наступила горячая пора. Помимо полевых работ, он должен был доставить домой столько камня, сколько потребуется для фундамента. За подвоз камней помещик обещал заплатить особо, и Каарель видел в этом двойную выгоду: он и деньги получал, и поле очищалось от камней, А так как мастер обещал закончить постройку к иванову

дню, если материал будет под рукой, то Каарель не мог допустить, чтобы по его вине работы задерживались.

«К иванову дню! — думал он. — А далеко ли до иванова дня! Справимся с севом, подойдет сенокос, и мы будем уже в новом доме».

Поэтому Каарель пользовался каждой свободной минутой, чтобы очищать поле от камней. Под большими он разводил огонь. Но поди дожидайся, пока огонь расколет камень. То ли дело дробить его большим молотом: знай стучи по горячему камню, а уж он не устоит.

Ворочая камни, Каарель чувствовал, как отзывается это на его больной груди, но махать молотом было еще труднее. Каждый удар молота, казалось, отрывал у него по кусочку легких, которые потом выходили с кашлем. Но Каарель не думал об этом, не хотел думать, — постройка начата и должна быть доведена до конца, а легкие пусть хоть разорвутся! Но не только в хрипящей груди Каареля отдавались эти удары молота, он чувствовал их каждой своей косточкой. К вечеру Каарель ходил как побитый. Так хорошо было где-нибудь присесть и отдышаться. У него не хватало сил даже покачать на коленях своего маленького Атса. А когда, посидев немного, он пытался подняться, то чувствовал, что все тело его словно одеревенело; выпрямляться было больно, и он некоторое время шагал согнувшись. Еще труднее было вставать по утрам. Боль терзала все тело, он не мог двинуть ни ногой ни рукой. Спина и поясница так ныли, что нагибаться было для него мучением.

— Иди надень мне постолы на онучи, — попросил он Тийну однажды утром. — Я пробовал сам, да мне больно нагибаться.

— Какой ты, право! — молвила Тийна, обувая мужа. — Сколько тебе ни говори — ты все свое. Сам видишь, работа тебе не по силам. Найми ты себе настоящего помощника, а то дробишь и ворочаешь камни с этим мальчонкой! Не дождешься, пока огнем камень расколет, все машешь молотищем. Это тебя и убивает, на тебе живого места не осталось. Даже пальцы опухли.

— Подумаешь, разбивать камни! Первый раз, что ли, их разбиваю, раньше я месяцами их дробил и ничего со мной не случалось. Прежде мне было даже приятно колотить молотом по камню: осколки так и летят во все стороны, кровь так и играет по жилам.

— Камни и теперь те же, да ты другой стал. Не ходи ты больше дробить камни, пусть тебе кто-нибудь поможет.

— Гляди-ка, ты весь одеревенел, как чурбан, — сказала Тийна, когда Каарель попробовал двинуться.

— Ничего, стоит начать, а там дело пойдет, — ответил Каарель и, правда, через несколько минут забыл все свои боли и беды. Новая постройка вытеснила из его ума все остальное.

Хлев уже достраивался. Каарель радовался широким дверям, в которые, когда придется возить навоз, въедет телега, любовался окнами, думал о том, что теперь и скоту будет светло.

Когда камни были разбиты, началась самая трудная работа — их подвоз. До сих пор с камнями боролись огонь и молот, теперь же человек сошелся с камнем грудь с грудью. Крупные вкатывали на телегу по доске, а те, что были поменьше, поднимали, обхватив руками. Старая телега на деревянных осях, которую Каарель достал для подвозки камня, уже при второй поездке рассыпалась перед самой дверью нового дома.

— Что ж, довезла все-таки, жаловаться нечего, — сказал Каарель. — Уцелела от пожара, развалина, от тестя наследство.