Оттенки
Шрифт:
— Кто его знает, какой он там благочестивый, — сказал старик. Обиженный тем, что люди считали его затею никчемной, он всегда всем перечил.
— Кто его знает… — повторила старуха, передразнивая мужа. — Всякий знает, кто на моления ходит.
— Если он такой уж благочестивый, пусть вымолит нам сухую погоду, — заявил старик.
На это ни Лиза, ни Анна не сказали ни слова. Они прекрасно знали, что если уж старик начал спорить, то его не переубедишь. Поэтому они сочли за лучшее промолчать. К тому же мать и дочь часто говорили между собой — может, Март и впрямь помешался после болезни, как утверждают все вокруг.
Поев немного ягод, старик снова принялся рыть яму. Мать и дочь пошли домой.
Незадолго до захода солнца в Лийвамяэ явился учитель. Март работал с таким усердием, что и не заметил прихода гостя. Поглядев, как старик трудится, учитель сказал ему: «Бог в помощь». Март буркнул что-то в ответ и продолжал копать.
— Это та самая яма, в которой ты, как мне говорили, ищешь клад? — спросил учитель. — И даже в воскресенье копаешь.
— В будни-то ведь некогда, надо на мызе работать.
— А зачем тебе эта яма? Зачем осквернять воскресенье? Зачем брать грех на душу?
— Вера без дел мертва, — ответил старик коротко и резко, продолжая выбрасывать землю из ямы. Учитель в недоумении уставился на Марта и, подумав немного, спросил:
— Вера без дел мертва… А ты разве веришь?
— Я твердо верю, что бог благословит мои труды. Бог не обманет.
— Кого?
— Меня.
— Как так?
— Конечно. Ведь это же по божьей воле мне, бедняку, выпало такое счастье.
— Какое счастье?
— Что мне указан этот клад.
— Старик, старик! Есть грехи, которые не простятся ни в этой, ни в будущей жизни, — серьезно и торжественно произнес учитель. — И ты совершаешь такой грех, когда думаешь и говоришь о господе подобным образом. Ты опутан суеверием, а говоришь, что это от бога.
— Правда всегда останется правдой, а правда — не грех. Почему бы богу не помочь мне таким образом? Разве мало я за свою жизнь натерпелся нужды и горя? Ужели я не могу на старости лет отдохнуть?
— Это в тебе плоть говорит. Бог послал сына своего спасти не грешную плоть, а душу. А твои помыслы обращены лишь к земным благам. Здесь, на земле, — юдоль скорби, но тем больше радости и блаженства будем мы вкушать т а м. Однако, чтобы попасть туда, надо отрешиться от суеверий и познать истину. Прежде всего следует соблюдать заповеди. Помни день субботний, гласит одна из заповедей. А ты что делаешь?
— Мы живем теперь не по заповедям, а по милосердию божьему. Как мне сказано, так я и поступаю. Не дам сбить себя с толку.
Перед тем как отправиться с Лизой и Анной на вечернее моление, учитель еще раз подошел к старику, чтобы пожурить его, но тот остался глух к его словам и продолжал работать. Не ответил он учителю и тогда, когда гость, уходя, пожелал ему доброй ночи.
Старик был рад, что наконец остался один. Он отер со лба пот, присел на край ямы и, довольный, посмотрел на дело рук своих. Напротив, по ту сторону ямы, сидела черная лохматая собака; она весело глядела на хозяина, изредка помахивая хвостом. А когда убедилась, что хозяин ее вовсе не замечает, что голова его занята сейчас совсем другим, она тоже как бы задумалась, настороженно глядя на лес. Временами ноздри у нее вздрагивали.
Старик унесся мечтами в будущее, уже недалекое будущее, —
— Добрый вечер, бог в помощь! — произнес метсанургаский Кустас. Это был молодой парень, крепкого телосложения, с глазами голубыми, как весеннее безоблачное небо. Походка его говорила о робком, медлительном характере.
— Здравствуй, — неохотно ответил старик. Они молча глядели друг на друга. Старику не хотелось разговаривать, а Кустас не знал, что сказать. История с кладом была ему уже известна, старик сам рассказывал ему о своем видении.
— Ты бы помощника взял, быстрее бы дело пошло, — посоветовал наконец Кустас.
— Эту работу только верующий может делать… Наших дома нет, ушли с учителем на моление, — добавил старик, помолчав.
При этих словах парень поднял голову, глаза у него слегка расширились и потемнели. Потом он обвел грустным взглядом ворота, дом и, наконец, темный лес, окутанный дымкой теплого летнего вечера. Парень весь как-то сгорбился, руки у него повисли, голова поникла. Казалось, на него навалилась свинцовая тяжесть. Молча постоял он подле курившего трубку старика, потом попрощался и медленно побрел прочь, скрипнув воротами. Старик выпустил клуб дыма и, прищурившись, поглядел вслед парню. Собака тоже не тронулась с места и, лишь заслышав скрип ворот, взглянула на уходящего.
II
Вечерняя заря угасала, сливаясь с рассветом, когда в ворота лийвамяэской усадьбы вошел человек с мешком за плечами. Собака с лаем кинулась на него, но тут же умолкла, завиляла хвостом и, скуля, стала ластиться к пришельцу.
Увидев, что старый Гектор все еще его помнит и так радостно приветствует, человек, несмотря на усталость, почувствовал в груди какую-то теплоту и вздохнул с облегчением. Веселое и в то же время грустное повизгивание собаки воскресило в его памяти всю прошедшую жизнь. Нелегка была она, эта жизнь, с тех пор, как он себя помнит. Едва научился ходить, как уже стал добывать себе кусок хлеба на мызе. Сперва пас свиней, и тогда его звали «генералом копытного войска», потом приглядывал за овцами, а под конец пас коров. После этого стал мызным батраком.
Он снял заплечный мешок, огляделся по сторонам и прислушался, словно стараясь увидеть знакомые предметы, уловить привычные звуки: далекий лай собаки, переливы гармони в мызном парке, уханье филина, песни девушек. Но сейчас кругом было тихо.
Парень устало опустился на кучу песка возле ямы, раздумывая — зачем эта яма здесь понадобилась. Ноги ныли и гудели после многочасовой ходьбы. Собака уселась перед ним, навострив мягкие уши, устремив на него веселый, понимающий взгляд.
Так и сидели два старых приятеля, молча разглядывая друг друга, каждый искал в другом милые, полузабытые приметы, припоминая их и стараясь понять, что в них изменилось. Собака, довольная, виляла хвостом, двигала ушами и тянулась к парню мордой. Парень чувствовал во всем теле расслабляющую тяжесть, в сознании его одна за другой всплывали картины жизни дома и в городе. Словно призрак, промелькнуло воспоминание о том, как он вынужден был покинуть мызу и родной дом, как отправился в город искать работы, — и все из-за своей строптивости.