Оттенки
Шрифт:
Старуха часто вспоминает зятя, который выстроил для них, стариков, такой славный дом.
— Это он для меня построил, мать говорила, — серьезно заявил однажды Атс.
Все с удивлением посмотрели на мальчика.
«Для тебя, конечно, для тебя, — казалось, хотели они сказать. — Да только и тебе он когда-нибудь покажется старым, захочешь новый строить».
Но уже через минуту ребенок с таким увлечением играл на полу, словно и не знал о том, что отец выстроил для него эти просторные, светлые комнаты с дощатыми полами.
1903
Перевод
Клад
I
— А ты все копаешь? — спросила хозяйка Лийвамяэ [4] , вернувшись из церкви и подойдя к яме, вырытой перед домом, на склоне песчаного бугра. Старик, без пиджака, в одной рубашке, сидел на куче сырого песка, выбранного из ямы, и попыхивал трубкой. Он узнал жену по шагам, поэтому сказал, не считая даже нужным обернуться:
4
Liivamagi (эст.) — песчаная гора. Лийвамяэ — название усадьбы.
— Не у всех же есть время баклуши бить и без дела шататься, как у тебя.
Старуха заглянула в яму — глубоко ли. Старик продолжал попыхивать трубкой, изредка сплевывая в яму.
— И чего только человек сдуру не выдумает, — помолчав, в печальном раздумье проговорила старуха. — Недаром люди уже давно твердят, что ты после болезни вроде бы рехнулся, а теперь и я это замечаю. И чего ради ты стараешься?
Старик посмотрел на жену снизу вверх.
— Чего ради стараюсь? — переспросил он. — А чего ради ты нынче повадилась на моления ходить? Мало тебе того, что ты в церкви слышишь? И Анну с собой таскаешь. Какая тебе от этого польза?
Старик все еще смотрел на жену. Та молчала.
— Говорят, вера горами двигает. Если я буду верить твердо, труды мои не пропадут, — продолжал старик.
Старуха ничего не ответила. Немного погодя она перевела разговор на другое.
— Лучше бы под вечер на покос пошли. Сено уже которую неделю гниет, никак его не уберем. Выдастся сухой денек — беги на мызу; а в дождь какая работа. В церкви сегодня опять молились, чтобы дождь перестал, в молельне тоже, но верь моему слову, в будни опять польет. Вон, за лесом небо уже заволакивает. Если и дальше так будет, хлебнем мы горя… картошка и та сгниет.
— Да что ты попусту ноешь-то, — отозвался старик. — Нынче все еще может уродиться, надо только набраться терпения. А не уродится, тоже беда невелика. К осени я клад отрою, и тогда, старуха, знай себе полеживай на боку да отъедайся. Нам тогда сам черт не страшен будет, заживем с тобой на покое…
И, помолчав немного, Март продолжал, как бы говоря с самим собой:
— О господи, и чего только нет в этом песчаном бугре! Да где нам, дуракам, было раньше об этом знать. Неспроста тут людям огни и пляшущие скелеты видятся. А странные голоса, что я тут слышал? — обернулся он к старухе. — Так явственно кто-то сказал мне: отмерь вот столько шагов от дверей дома вверх по бугру и копай… Только верить я должен крепко, непоколебимо…
— В бреду всякое мерещится, — промолвила старуха.
— В бреду… Точно я не знаю, бредил я или мне во сне привиделось.
— А снам верить нельзя, грех это, так учитель говорит. Уж он-то знает, иначе не был бы учителем.
— Кто бы он ни был, учитель или сам пастор, мне все равно, меня с толку не собьешь… Снам верить грех… Почему же грех? Бог дал человеку сон для отдыха, стало быть, и сны бог посылает, не дьявол же…
— Учитель сказал, что сны — наваждение бесовское, — возразила Лиза.
Оба умолкли. В душу старика закралось сомнение. Как? Сны — бесовское наваждение? И это утверждает учитель, набожный человек, о котором все отзываются с такой похвалой? Быть не может… Но пусть сны будут хоть от дьявола, только бы они предвещали доброе. Старику хочется наконец, на старости лет, пожить по-человечески. Он и не думает противиться милостивому господину барону, нет, он согласен и впредь стоять перед ним с непокрытой головой и кланяться в землю, но ему хочется также, чтобы вся деревня, нет, вся волость, весь приход знали, кто такой Март из Лийвамяэ. Ему хочется выдать свою дочь Анну замуж, справить ей свадьбу на славу и дать богатое приданое. Ему хочется сварить крепкое пиво, которое так и валило бы с ног; ему хочется, чтобы гости, напившись этого пива, в которое он подсыплет сырой ржаной муки, лет десять помнили свадьбу лийвамяэской Анны.
Старик так размечтался, что на его худых, морщинистых щеках проступила краска, а в потухших глазах заблестел слабый луч радости и надежды.
Ворота скрипнули, и во двор вошла Анна. Старики обернулись. Мать не могла нарадоваться на свою дочь. Какая она красивая, крепкая! От всей ее фигуры, несмотря на тонкую талию, веет силой и здоровьем. Особенно радовало старуху то, что набожный учитель в последнее время с такой любовью старается приобщить Анну к источнику вечной жизни. Не будь учитель отцом троих детей, лийвамяэская хозяйка пошла бы в своих радостных мечтах гораздо дальше: от нее не укрылось, что даже во время молений учитель глаз не сводит с Анны. Старуха заметила также, что, опускаясь на колени, учитель каждый раз поворачивается лицом к Анне.
— Много ягод набрала? — спросила старуха. — Отнесла бы их на мызу или к лавке, все выручила бы несколько копеек.
— Куда их понесешь, незрелые еще. Их у меня всего горсти две на донышке. Только вам отведать.
Анна протянула матери корзину.
— Какая мелкая! — сказала старуха, взглянув на землянику. — А покрупнее не попадалась?
— Была и покрупнее, да мы съели.
— Кто это — мы?
— Я и учитель.
— Стало быть, учитель тоже по ягоды ходил? — обрадованно спросила Лиза.
— Да, он от скуки пошел в лес, и мы там встретились. Он обещал вечером зайти за нами.
— Да ну? Как он о нас заботится!
— Знаешь, отец, я рассказала учителю, что ты ищешь клад. Он говорит, что это бесовское наваждение.
— А ты бы еще на весь свет растрезвонила, что твой отец клад ищет. Как налетят воры, точно стервятники на падаль, — узнаешь тогда, что значит языком трепать.
— Так ведь учитель не вор, — возразила Анна.
— С каких это пор благочестивых людей ворами стали называть, — поддержала ее старуха.