Оттенки

Таммсааре Антон Хансен

— Послушай, я позову из Лыугу стариков, у нас теперь просторнее, а мне одной не управиться.

— Дала бы ты мне хоть умереть спокойно, а потом звала бы.

— А как я справлюсь осенью в поле? Ведь мальчонка один не вытянет.

— Постарайся, обойдись как-нибудь, дай только мне умереть без них. В старом доме света белого не видел, в Лыугу — и говорить нечего, теперь новое жилье построил, а что мне от него толку? Думал, поправлюсь, да где там! Умереть спокойно и то не дадут. Грызешься, грызешься,

а когда же умирать…

— Если ты матери не терпишь, я позову только отца.

— Делай как знаешь, я тебе запретить не могу, а только я их никого не хочу видеть. Знать, что они живут со мной под одной крышей — и то для меня мука, — сказал Каарель.

— Ну, не буду звать, раз ты не хочешь. Как-нибудь обойдусь, — отвечала Тийна.

— Попробуй, может, и справишься без них.

Но здоровье Каареля день ото дня становилось все хуже. Он мог лежать только на спине. Если к нему подходил маленький Атс, Каарель говорил, отгоняя его:

— Не подходи к отцу, от отца дурно пахнет.

Ребенок глядел на Каареля и испуганно отходил в сторону.

Недели две жизнь шла по-прежнему, потом Тийна почувствовала, что силы ей изменяют. И снова обратилась она к мужу, прося разрешения позвать стариков. Он посмотрел на нее широко раскрытыми глазами и сказал:

— Ну, если ты иначе не можешь — зови… А кроме них тебе некого взять?

— Кого же я возьму?

Итак, Тийна отправилась в Лыугу за стариками. Те готовы были идти хоть сейчас.

— А ему-то сказала, что идешь нас звать? — спросила мать.

— Сказала.

— Он, конечно, не согласен?

— Согласен.

— Вот чудеса, как это у него сердце смягчилось!

— Ты ему, мама, ничего не говори, он уже совсем плох.

— Неужто так плох?.. А что ему говорить! С умирающим какой разговор! Он где — в горнице, что ли?

— Да.

— Ну, я туда и на порог не ступлю, и не покажусь… Смотри, выстроил-таки новый дом; прямо не верится. И какой красивый! Любо смотреть. Здесь ни у кого и нет такого. И кому только он его строил, сам ведь давно одной ногой в могиле. Да и ты ведь не возьмешь на себя усадьбу.

Они пошли в Кадака. И в самом деле, старуха сделала так, как обещала: она не показывалась в горнице, а хлопотала больше во дворе и делала все так ловко и быстро, словно сразу помолодела. Тийне она не позволяла ни к чему прикасаться.

— Ты иди в комнату, посиди с Каарелем; посмотри, что он делает, пошей что-нибудь. Незачем тебе работать да тяжести подымать — еще повредишь себе, — говорила мать Тийне. И говорила она совсем иначе, чем в те времена, когда не переставая ссорилась с зятем.

Сперва Тийна старалась, где могла, помочь матери, но вскоре поняла, что этого и не требуется. Мать снова превратилась в настоящую хозяйку Кадака, а такая хозяйка

успевает всюду заглянуть и все сама сделать. Тийна еще не говорила Каарелю, что старики перебрались в Кадака, но он, верно, и сам заметил это, хотя старики в горницу не входили да и в передней комнате по вечерам разговаривали шепотом. Тийну это мучило, и через несколько дней она призналась Каарелю:

— А я позвала стариков к нам.

— Никак без них не могла обойтись! Потом они все равно переселились бы, — с упреком ответил Каарель и отвел глаза.

— Что ж худого, что они здесь, их и не видно. Сидят в передней комнате, да и там боятся громко говорить, — сказала Тийна.

Через несколько дней Каарель сам заговорил о стариках.

— Что, старики все еще здесь? — спросил он Тийну.

— А как же, здесь. Иначе как бы я могла с тобой сидеть, — ответила она.

— Их что-то совсем не слышно.

— Да они все во дворе хлопочут.

Каарель успокоился. Дня через два он спросил снова:

— Что отец делает?

— Веет на гумне, — сказала Тийна.

— Почему они никогда не зайдут в горницу?

— Не хотят тебе мешать.

— А мне хочется, чтоб побольше людей было, а то все кругом точно мертвое. Дождь идет?

— Нет, не идет. А почему ты об этом спрашиваешь?

— Просто так… Снег еще не выпал?

— Нет еще.

— Знать бы, когда первый снег выпадет.

— Кто его знает. А к чему тебе снег?

— Думаю — увижу ли я его еще раз, в комнатах зимой хорошо будет, тепло… Я так устал, спать хочется, а сон не идет… Что ты там делаешь?

— Шью.

— Что ты шьешь? Ты шей здесь, подле меня, чтобы я мог тебя видеть; я погляжу, что ты шьешь… Вы все меня сторонитесь, а я ведь еще не умер… Мать давно уже говорила, что с мертвым ссориться не хочет.

Он говорил холодно, равнодушно.

Тийна пододвинулась к кровати и продолжала шить. Каарель глядел на нее с минуту, потом произнес:

— Как ты пополнела… Что это ты шьешь такое белое?

— Рубашку, белую рубашку.

— Мне на смерть?

Тийна не ответила.

— Правда? — снова спросил Каарель.

— Почему ты так думаешь?

— Вижу — такая белая, слышу — шуршит, чему же это еще быть, думаю. Дай сюда, я посмотрю, на ощупь попробую.

Он протянул руку, но она бессильно упала на одеяло. Тийна подала ему рубашку.

— Ну да, конечно, я сразу понял… А какая тонкая, красивая! За всю свою жизнь никогда не носил такой рубашки… И штаны такие же сделай, только пошире, чтобы легко было надеть; побольше материи изведешь, ну да ладно… Ни мыла, ни полотенца мне в гроб не клади, это у стариков так заведено; что мне там, в земле, еще мыться да чиститься, там мы все одинаково грязные.