Оттенки
Шрифт:
Когда Лиза, послушав с полчаса трескотню бабы, отправилась домой, у нее едва хватало сил, чтобы передвигать ноги. Все грозило рухнуть. Завтра, то есть в субботу, метсанургаская старуха явится к ним, чтобы все разведать. Что делать? Сказать Анне? Ведь рано или поздно она все равно узнает, уж лучше исподволь ее подготовить.
Как только Лиза вернулась домой, Анна сразу заметила, что мать сама не своя. Девушка задрожала от страха. Что же еще могло расстроить мать, как не та же самая беда.
Стараясь казаться равнодушной, она спросила:
— Много народу было в лавке?
— Нет, —
10
Кистер — помощник пастора, причетник и органист в лютеранской церкви.
— Где ж ей еще взять, соосаареской старухе, — только сплетнями и кормится, — промолвила Анна.
— Вот так господа обо всем и узнают, а пастор по воскресеньям укоряет нас с кафедры.
— Видно, у соосаареской бабы опять ворох новостей, недаром она так спешила к кистерше и госпоже пасторше, — сказала Анна немного погодя.
— Уж, видно, так, не зря спешила; нельзя же с пустыми руками идти, если сама хочешь что-нибудь получить, — ответила Лиза. — Хитрая баба, об одном словечко, о другом словечко, а видно, что-то ей известно, не зря языком треплет. И лавочник тоже. Спрашивает, не роженицу ли поздравлять я собралась. Будто не знает, что у тебя в воскресенье свадьба. Зачем же он спрашивает?
Лиза замолчала. Ей хотелось посмотреть, какое впечатление ее слова произвели на дочь, а потом уже исподволь выложить и все остальное. У Анны глаза расширились, взгляд застыл, руки бессильно упали на колени, вся она поникла. Потом на глаза девушки навернулись слезы и, задержавшись немного, словно в раздумье, одна за другой покатились по щекам, добежали до подбородка и закапали на юбку.
— Значит, все уже знают… и Кустас тоже, — прошептала она в смятении.
— Да не плачь же раньше времени, глупая, — попыталась утешить ее Лиза, — кто же поверит соосаареской бабе, все знают, какая она сплетница. Нашла кого слушать.
Голос Лизы звучал робко и неубедительно — голос матери, болеющей душой о своем ребенке. Дочь чувствовала, что у матери глаза полны слез, дочь видела это, хотя и не глядела на нее. Муки и отчаяние овладели Анной с новой силой. Как безумная, бросилась она к матери, обняла ее и, тяжело дыша, крикнула:
— Что они узнали, что они говорят? Отвечай, я хочу знать! Им все известно, да?
Мать не сразу нашлась, что ответить. И в ее молчании девушка угадала тот ответ, который так боялась услышать. Она снова горько зарыдала.
— Я же сразу сказала, — с упреком проговорила она сквозь слезы, — страшно обманывать Кустаса!
Лизе было тяжело. Ведь она ничего дурного не сделала, она только старалась спасти дочь от позора.
— Кто же знал, что дело затянется. Если бы все шло так, как я думала, ты давно была бы замужем, — оправдывалась Лиза.
Но разве легче было Анне от этих злосчастных «если бы да кабы»! Разве могли они унять ее боль, осушить слезы? Нет. Девушка продолжала всхлипывать, как беспомощный ребенок. Лиза снова заговорила, рассказала дочери все, что услышала от соосаареской бабы. Когда мать кончила, глаза у Анны были сухи и горели лихорадочным блеском; неподвижным взглядом смотрела она в пространство, на видневшийся за открытым окном лес, из-за которого поднималась черная туча, заволакивая солнце. Уже несколько таких туч видела сегодня Анна, все они проплывали по одному и тому же пути, сея обильный дождь, но ни на одну из них девушка не смотрела так пристально. Словно это была какая-то особенная туча, словно несла она на Лийвамяэ какой-то особенный дождь.
— Опять туча идет, не унимается дождь да и только, — начала Лиза, увидев, что слезы у дочери высохли, и желая немного ее успокоить. — Недели две продержалась сухая погода и вот опять… О господи!
Анна молча смотрела на тучу.
— Хлебнем мы горя в этом году, опять придется идти на поклон к барону, зимой и сами голодать будем, и скотина…
Анна продолжала молча смотреть в окно.
— Ты к зиме в новый дом уйдешь, там тебе, может, лучше будет, хлеба вдоволь, свой кусок всегда найдется…
Эти слова как бы разбудили Анну. Она посмотрела на мать с таким видом, будто вернулась с того света и не понимает, о чем Лиза говорит. Новый дом… зима… хлеб…
— Кустас придет завтра, а может, они с матерью вместе придут. — Лиза снова повела речь о том, что сейчас занимало ее мысли.
— Да, наверно, придут! — как-то равнодушно отозвалась Анна. И вдруг, оживившись, испуганно спросила: — А если они еще сегодня вечером придут?
— Нет, сегодня не придут, — ответила Лиза и этим успокоила Анну. — Ведь Кустас вернется только завтра, а мать, ясное дело, сперва захочет с ним поговорить.
Анна снова посмотрела в окно.
— Но что мы им скажем? Как все объясним? — начала Лиза. — Надо бы сперва с Кустасом повидаться, может, признает ребенка своим, ведь он так хочет на тебе жениться…
Анна вздрогнула. Ах, если бы так, если бы это было возможно! Но нет! Она не осмелится Кустасу и на глаза показаться, Анна чувствует, что не осмелится. Она никому не осмелится теперь в глаза взглянуть; ведь она хотела обмануть того, кто ее любит, по ком она сама тоскует. И девушке показалось, будто она только сейчас поняла, как дорог ей этот тихоня Кустас.
— Мама, не говори об этом, мне страшно, так нельзя, нельзя, — как безумная, забормотала Анна.
— Боже милостивый, что же с нами будет? — воскликнула Лиза, подходя к дочери. Та не ответила, словно отвечать уже не имело смысла.
Лес шумел. Туча, гонимая ветром, поднималась все выше, заволакивая небо. Сумрак окутал фигуры матери и дочери; они стояли друг против друга, беспомощные, не зная, что делать, о чем говорить.
Первые крупные капли дождя упали на мокрую землю. Снова начался ливень…