Оттенки
Шрифт:
— Но ведь у него есть мать.
Это был веский довод. Анна сейчас повторила мысль самой Лизы, которую та тщательно скрывала от дочери. Действительно, какая же мать не станет самым внимательным образом разглядывать невестку, особенно если подозревает что-то неладное; мать не успокоится, пока обо всем не расспросит сына, пока все ему не выложит. Возьмется за это и мать Кустаса, а может быть, уже и взялась. Так поступила бы любая мать, в этом Лиза была уверена. Но она надеялась, что Анне эта мысль и в голову не придет. И вот все же случилось то, чего Лиза боялась.
— Глупая, — сказала она, — что тебе мать сделает! Откуда ей знать, чей это ребенок. А может, он от Кустаса! Кого она будет об этом расспрашивать? Как только станете мужем и женой — всем тревогам конец, все бабы языки прикусят.
Но дочь боялась, дочь продолжала стоять на своем, дочь упрямо твердила, что не пойдет за Кустаса. И Лиза потратила немало слов, пролила немало слез, прежде чем ей удалось сломить упрямство дочери. Вспоминая свою молодость, Лиза вынуждена была признать, что сама она переживала такие вещи куда легче. Правда, она тоже плакала, тоже не спала ночей, однако все перенесла. И Лиза подумала: с каждым поколением люди становятся все слабее.
В пятницу Лиза отправилась в лавку. Когда она спросила манной крупы, лавочник шутливо заметил:
— Это у кого же прибавление семейства?
Слева эти точно ножом резнули Лизу по сердцу. Не намекает ли лавочник на положение Анны? Иначе почему он так хитро улыбается, этот старый плут, который успел уже двух жен переменить, но так холостяком и остался. Уж если лавочник догадывается, значит, по всей деревне трезвон идет, ведь только в деревне он и мог услышать какие-нибудь толки.
Лавочнику показалось, что его вопрос смутил Лизу, поэтому он продолжал в том же духе:
— К родным или знакомым аист прилетел? Мальчик или девочка? Дожди идут — наверное, и у нового человека жизнь будет дождливая, плакать много придется.
— В последнее время об аистах и не слышно, молодоженов мало, — пролепетала Лиза.
— Вот придет зима, тогда свадебные бубенцы зазвенят. А твоя дочка и санного пути дожидаться не хочет.
Лиза еще больше смутилась. Лавочник знает, что на Лийвамяэ готовятся к свадьбе, почему же он, отвешивая крупу, заговорил о «прибавлении семейства», об аистах? Будто из манной крупы ничего другого и приготовить нельзя — только кашу, которую, по обычаю, подносят молодой матери.
— А если кому повезет в неурожайный год, то свадьбу и крестины справляют вместе; причины две, а празднование одно, радостей две — а хлопоты одни, — тараторил лавочник, завязывая мешок. — Частенько бывает так, что невеста без большого платка не решается и к алтарю идти. Да, что поделаешь, молодость! По себе знаем, что значит молодыми быть!
— Так ведь господин лавочник и сейчас не старый, — заметила Лиза, радуясь возможности перевести разговор на другое.
Возвращаясь из лавки, Лиза встретила знакомую бабу.
— К свадьбе закупки делаешь? — заговорила та, поздоровавшись.
— Да, купила кое-чего, как же иначе; хоть денег и мало, а все-таки нужно, — ответила Лиза. Но слова лавочника все не давали ей покоя, поэтому она решила
— Ну, что у вас слышно хорошего? — спросила она.
— Ничего нет ни хорошего, ни плохого. Болтают всякое, да поди разбери, где вранье, где правда. Опять же, ведь зря болтать люди не станут, что-нибудь за этим да кроется.
— А что такое говорят? Я уже несколько дней носа никуда не показывала, точно в мешке живу; из-за этой свадьбы и дохнуть некогда.
— И не хотелось бы говорить, так неладно все; да что поделаешь, хочется узнать — правду болтают или нет, вот и выспрашиваешь у одного, у другого потихоньку, чтобы слух не пошел, — продолжала баба с печальной миной, за которой, однако, угадывалось злорадство. — Я всем говорю, чтобы не болтали, да и сама словом никому не обмолвилась, разве что двум-трем верным людям.
— В чем дело-то? — спросила Лиза, предчувствуя недоброе.
— Неужто вы еще не слышали? — спросила баба, наклоняясь к Лизе. — Ведь про вашу Анну такое рассказывают! Я всем толкую, что это просто сплетни, парни и девки от зависти языками треплют, вот и все; да разве кто послушает, твердят свое. Я уже давно собиралась к вам зайти, чтобы от тебя самой все узнать, а то мало ли что люди наплетут.
Лиза обомлела. Значит, слушок уже пошел, трезвонят вовсю. Но она пересилила себя и ответила:
— Пусть болтают, последние деньки остается им языки чесать. Небось после свадьбы притихнут.
— Я то же самое им говорю — трещите, трещите, а небось, когда свадьбу будут справлять, незваными побежите под окна, рады будете, если кусок колбасы или ломоть мяса вам сунут… Да и было бы о чем болтать, подумаешь — господа важные! Ваши — не первые, с кем такое случается, ведь никто, как сами, это уж их дело… днем раньше, днем позже, не все ли равно.
При этих словах сердце Лизы снова заколотилось. Как видно, в деревне обо всем уже догадались.
— А метсанургаская старуха, чуть я заикнулась об этом — как разозлится, как заругается, прямо страх… а я ведь только обмолвилась… Того и гляди набросится, будто это я во всем виновата… Кустас в отца пошел, тихоня такой, смирный, Анне с ним хорошо будет; а если бы в мать, — ну, тогда лучше и не выходить за него, в первый же день после свадьбы избил бы, не дал бы и слова сказать. Так вот, значит, принялась метсанургаская старуха ругаться на чем свет стоит, грозилась, что выведает все у Кустаса, а потом к вам пойдет и за тебя примется. Я сейчас прямо от нее. Сердце так и колотится. Что с человеком может сделаться! Ну прямо зверь… Март, дескать, помешался, вы с Анной только и знаете, что на моления ходите, вот и нашли там, чего искали. Грозилась взяться за Кустаса, обзывала его дураком и болваном — далась, мол, ему эта Анна, словно кроме нее и девушек на свете нет… Так разбушевалась, просто удержу нет! Я и ушла, не захотела такое слушать. Да только не знаю, чем ее сынок так уж хорош, что Анна ему не подходит; девка — прямо яблочко наливное, румянец во всю щеку. А работница какая! Вот хозяйка-то будет…