Отвергнутые воспоминания
Шрифт:
У моего дедушки по отцу, Эльмара, вернувшегося с Освободительной войны, было два брата, одного из них, Йоханнеса, из деревни Эриквере под Паламузе, отправили учиться в Тарту в гимназию Треффнера. Второй, Аугуст, получил экономическое образование и вскоре стал одним из первых банковских руководителей независимой Эстонской Республики – он заведовал банком в небольшом городке Тюри. Эльмар должен был оставаться хозяином хутора, хотя тоже хотел учиться в Тарту. У родителей Эльмара на селе все шло хорошо. Хозяйство, в котором производилось молоко, мясо и зерно, было выкуплено у немецкого помещика барона фон Эттингена в середине XIX века за 600 золотых рублей. Помещик потребовал, чтобы семья поменяла свою польскую фамилию, таким образом, из Вольски она стала Паю. Новая фамилия была взята по названию хутора. Одна линия рода все-таки оставила за собой
Мой прадед Хендрик хорошо знал жившего в Тарту писателя Лутса, в своих произведениях Лутс упоминает и полицейского Мартинсона. В среде литературных критиков Лутс сначала не был популярным, ибо он описывал только жизнь эстонцев. Роман «Весна», изданный писателем за свой счет и на банковский кредит, стал очень популярным народным романом. Брат моего дедушки Йоханнес Паю, ученик гимназии Треффнера, избранный председателем ученического совета, стал одним из организаторов школьной театральной жизни. Лутс был первым писателем, спектакли которого вошли в репертуар школьного театра. Показывали их и в Паламузе. Позднее, в советское время, Йоханнес вел переписку с другим прототипом романа, с живущей в Австралии Адеэле Пяртельпоэг. Тогда же, в 1950-х годах, Йоханнес стал заниматься вопросом создания в Паламузе школьного музея, в противном случае здание школы, где происходят события романа «Весна», было бы разрушено. В советское время не было принято, чтобы простой гражданин проявлял инициативу, тогда все делалось по партийным и чиновничьим указаниям. Йоханнес, выросший и получивший образование в другое время, базируясь на ценностях свободного человека, верил, что при желании человек и в одиночку может совершить большое дело, и написал письмо в Центральный Комитет Коммунистической партии, в котором объяснял партийным чиновникам важность создания музея.
Сам он не был членом Коммунистической партии, наоборот, после войны он скрывался и несколько раз менял место жительства, чтобы его не сослали вместе с женой и дочерью в Сибирь. Хорошо помню те дни, когда Йоханнес приезжал из Тарту к нам в деревню и они вместе с моим отцом обсуждали вопросы создания музея. Язык, используемый братом моего отца, отличался от того, который был принят в советское время. Музей, по его словам, должен был стать местом воспитания национальной гордости. Музей был создан, и все собранные Йоханнесом исторические документы и материалы со временем стали экспонатами музея. Коммунистическая партия некоторое время преследовала брата моего отца, чтоб он не думал много о себе, и поставила во главе музея подходящего руководителя. Благодаря музею Паламузе превратился в важный культурный центр. Йоханнес же стал писать письма на киностудию «Таллинфильм» о том, что надо бы сделать по роману «Весна» и фильм. Такие письма он посылал неоднакратно, у него имелся и сценарий фильма, написанный Оскаром Лутсом. Теодор Лутс, брат Оскара, в эстонское время был известным кинорежиссером, но в советское время он жил за границей. Наконец, «Таллинфильм» очнулся, кинорежиссером фильма стал Арво Крууземент, взявший Йоханнеса консультантом. Таким образом, было воссоздано время, названное кинокритиком Яаном Руусом «светлым детством эстонского народа». «Весна» остается одним из самых популярных фильмов в Эстонии. Происходящее на экране совершенно отличалось от советской жизни, там было рождество, церковный звонарь, добрый школьный учитель и злой пастор, требующий порядка. В этом фильме люди еще держались друг за друга. Появление такого фильма в период строгой цензуры и русификации было большим чудом.
Помню, как Йоханнес повторял моему отцу, что если мы хотим сохранить эстонский дух, то должны уметь помнить. Поведение брата моего отца в советское время было каким-то особенно исключительным. Он был «интеллигентом эстонского периода», как у нас говорили в семье.
04 В эстонском варианте „Moskva eriline” (Московская особая) произносилось как „Moskva herilane” (herilane по-эстонски «оса»).
VII
Эстонская
На стене музея висит фотография духового оркестра, на заднем плане стоит мой дедушка Эльмар. По чистой случайности этот снимок сохранился в советское время. Дедушка обучал игре на инструментах многих местных молодых людей. То, что в деревне имелся духовой оркестр, говорило о том, что деревня зажиточная, что люди могли приобрести дорогие инструменты. Люди не были апатичными, советская система еще не успела их наказать. На фоне ландшафта еще не было руин зданий, разрушенных домов, проходя мимо которых люди отводили взор в другую сторону, и на вопрос, чей это дом, цинично усмехались. Такая ситуация мне запомнилась на одной школьной экскурсии.
Все то, что я когда-то слышала о своем прадеде (по отцу) Хендрике Мартинсоне (например, о катании на коньках и на лодке на реке Эмайыги), рассказывала мне моя бабушка. Из ее уст узнала и о том, что один из его предков прибыл в Эстонию вместе со шведским королем Карлом XII, воевавшим с российским императором Петром I. Некоторые раненые шведские солдаты и служащие, бывшие вместе с королем, после поражения остались в Эстонии.
К сожалению, у меня не было времени, чтобы подробно изучить историю своей родословной. В советское время делать это было невозможно, так как в архивы мог попасть только лояльный системе человек, работник КГБ или член коммунистической партии и только по специальным пропускам.
Шведский период (1561–1721) был по душе эстонцам, так как король Густав II Адольф основал в 1630 году в Тарту гимназию, где в числе прочих изучался эстонский язык и куда принимались дети крестьян. В следующем году такая же школа была открыта в Таллинне. По постановлению Густава II Адольфа, в 1632 году Тартуская гимназия была преобразована в университет. Юридическая система стала считаться и с правами крестьян. Помощь можно было получить от местных государственных служащих, суда и даже от короля.
Историк Ээро Медияйнен пишет, что когда 7 сентября (25 августа) 1917 года в Таллинне впервые стали обсуждать перспективы внешней политики, вопросы ориентации независимой Эстонии, то самой реальной (или скорее самой желанной) казалась тогда федерация со скандинавскими странами. С одной стороны, в основе этой идеи стояло интенсивное сближение финской и эстонской политической и духовной элит на рубеже XIX-XX вв. и уверенность в том, что в ближайшее время Финляндия обязательно достигнет независимости. С другой стороны, это была и память «о добром шведском времени». Вместе с формированием национального исторического сознания, история все больше стала влиять и на политику. В-третьих, свое воздействие оказывали и те идеи, которые обсуждали прибалтийские политики в военные годы в Стокгольме и других европейских странах. Претворение идеи, однако, казалось еще далеким. Гораздо актуальнее были будущие отношения Эстонии с Россией и Германией.[35]
* * *
В один из дней 2004 года мой отец сообщил, что у него теперь чувство, будто вернулось эстонское время. Воспоминания о прошлом были обусловлены знакомой когда-то ситуацией, когда мой сын, с учебником в руках, изучал французский язык. Французская речь из уст близкого человека – это он слышал в детстве, когда бывал в гостях у деда Хендрика. Зимой, когда на хуторе было мало работы, дед брал с полки книги на французском языке (в основном связанные с естествознанием) и пытался пробудить в детях интерес к происходящему в мире. Это были приятные моменты, это был зимний ритуал. Летний ритуал был связан с заготовкой сена. Закончив уборку сена, дедушка играл на каннеле или губной гармонике, благословляя тем самым конец сенокоса. За зиму успевали прочитать много книг, а за лето завершить много работ. Через моего сына отец нашел одну потерянную социальную связь – свое детство и своего деда.