Ответ
Шрифт:
Балинт чувствовал, что все трое смотрят на него. Он покраснел от злости. Крестная, правда, молчала, но учащенное поскрипывание ножа по кастрюльке яснее ясного выражало ее мнение. Дядя Йожи откашлялся и заговорил. Балинт послушал его немного, но так как толковал он про то же, что все остальные, решительно нахлобучил шапку на голову и, не простившись, вышел. Внизу, в подъезде, его опять остановил всезнающий горбун-парикмахер, помнивший Балинта с детства.
— Можно уже приходить брить вас, молодой человек? — спросил он, посмеиваясь. — На дому — двадцать филлеров, абонемент на неделю — один пенгё.
Балинт невольно потянулся рукой к подбородку. Светлый пушок был едва
— Что ж, пойдемте, дядя Мозеш, — сказал он.
Маленький горбун, который вдоль и поперек знал жизнь «Тринадцати домов» и, конечно, слышал уже об аресте Нейзеля, не поверил своим ушам. — Так пойдем? Сейчас или через год?
Но Балинт не ответил на шутку улыбкой. — Только поскорей, дядя Мозеш, — сказал он сумрачно, — мне некогда. Минут десять, не больше.
— Большой человек из тебя получится, Балинт, — вскричал парикмахер. — Когда ты еще только родился, я предсказал твоей матери: вы уже поверьте мне, сказал я ей, из этого мальчика большой человек вырастет!
Во время бритья Балинт вспомнил вдруг Анци; она даже не заметила, что он не брился, а может быть, заметила, да сказать не захотела. — К девочкам собираемся, а, Балинт? — спросил за спиной дядя Мозеш, чей горб так и пронизывало любопытство: что втемяшилось щенку этому, с чего вдруг решил сдуть с физиономии почти невидимый пух? В эти бедственные времена его руки и бритва привычны были к недельной щетине, пропитанной, удобренной недельным рабочим потом и снимаемой только под воскресенье: у кого ж хватало на бритье в будние дни! — Может, жениться надумал, а, Балинт? — спросил он, водя реденькой грубой кисточкой по девственной, еще мальчишеской коже, украшенной сейчас всего лишь двумя прыщиками. — Сколько ж это тебе лет?.. Восемнадцать? И думать не моги, старина, не то через год наплачешься по утерянной свободе, платков не хватит сопли утирать. Вон Лайчи Такач из двадцать четвертой квартиры на третьем этаже, полгода не прошло, как женился, да в двадцать четыре года, а нынче ночью так сцепился с молодкой своей, что утром, когда уходил, вся ряшка была разворочена. Или другой молодожен, Мишка Зейлингер из семнадцатого на втором этаже, порядочный, солидный парень, так этот с тещей поладить не может, с горя каждую неделю пропивает получку. Я уж не удивлюсь, — добавил он после секундной паузы, указательным пальцем стирая мыльную пену, которой брызнул Балинту в ухо в пылу рассуждений, — если в один прекрасный день он возьмет да и бросит свою семейку… А Репарских ты знаешь?.. Со второго этажа?.. Тоже слишком рано поженились, а год спустя уже и надоели друг дружке, так он с тех пор все к этой старой к… Кочишихе ходит, из первого номера на третьем этаже, с ней женушку свою обманывает, все деньги на нее просаживает, а ведь зарабатывает хорошо, вот и сегодня что-то понес ей в шелковой бумаге завернутое, кто его знает, что там, а только дорогая вещь, сразу видно. Ходи-ка и ты лучше к девочкам, а чтоб жениться, и в мыслях не держи! Тут в соседнем дворе живет одна ладная вдовушка, еще довольно молоденькая, она, видно, приметила как-то тебя, спрашивала, кто ты да что, с коих пор в доме живешь. Захочешь, сведу тебя с ней…
Балинт встал, оглядел себя в зеркале, заплатил двадцать филлеров. В кармане оставалось еще около четырех пенгё, его вечерний заработок у сапожника с улицы Жилип за прошлую неделю. — До свидания, дядя Мозеш, очень хорошо побрили меня. Вы еще помните моего отца?
— Как не помнить! —
— Он и сейчас у нас, — сказал Балинт. — Дядя Мозеш, отец мою мать обманывал?
— Насколько знаю, нет, — сказал парикмахер, немного подумав.
— А крестный мой — крестную?
— Тоже не слыхал, — покачал головой парикмахер. — Но, правда, я здесь только шестнадцать лет живу, Нейзели уже были здесь, когда я въехал.
— А за это время?
— За это время, насколько я знаю, нет, — объявил парикмахер.
— А уж вы-то знали бы, — кивнул Балинт. Однако брадобрей не почуял скрытого за этими словами презрения. — Еще бы мне не знать, — произнес он гордо. — Я знаю здесь всех, как облупленных.
За полчаса Балинт добрался до Главного полицейского управления на улице Зрини. Сцепив зубы, переступил порог. Он знал, что побоев не миновать, но знал и другое: как бы ни обернулось дело, из него не вытянут больше того, что он сам захочет сказать.
В подворотне стоял полицейский. Под носом и вдоль верхней губы ниточкой тянулись подбритые черные усики, на месте одного глазного зуба зияла дыра.
Балинт поздоровался.
— Мне нужно к господину инспектору.
— К какому?
— Все равно.
— По какому делу? — спросил полицейский.
— Это уж я ему скажу.
— Отдел-то какой? — терпеливо допытывался полицейский. — Уголовный?
— Угу, — кивнул Балинт.
— Воровство, кража со взломом?
— Нет.
— Тогда что же?
— Хочу заявить на себя.
Балинт все еще стоял на тротуаре. Узкая улочка позади была придавлена волглой темно-синей тенью, но там, где она выходила на площадь Франца-Иосифа, сухой желтизной сияло солнце, вдоль будайского берега сверкала узкая голубая полоска Дуная, подернутая серебром. Из подворотни кисло и сыро несло мочой, этого запаха Балинт не забудет никогда в жизни.
— Проводи-ка его на третий! — сказал стоявший в подворотне полицейский другому, молодому фельдфебелю с носом картошкой.
— Ты к кому? — спросил он Балинта.
— Надо поговорить с господином инспектором.
— С каким?
— Мне все равно, — ответил Балинт. — По какому делу?
— Ему и скажу.
— Уголовное?
— Воровство, кража со взломом?
— Ни то, ни другое.
— Веди на третий к господину инспектору Надьмароши, — сказал первый полицейский. — Никак от него толку не добьешься.
— Я же сказал: хочу заявить на себя, — повторил Балинт.
Полицейские таращились на него, один справа, другой слева. Тот, у которого не хватало зуба, вдруг фыркнул и покрутил пальцем у лба. — Может, ты папашу пристукнул? — спросил молодой фельдфебель.
— Вроде того, — сказал Балинт.
Они перешли двор, поднялись по грязной лестнице с разбитым окном. Ступеньки были такие же щербатые и вытоптанные, как в «Тринадцати домах». По ним ходило много народу. Когда они шли по коридору второго этажа, Балинт прочитал на двери табличку и остановился. Прочитал еще раз. — Мне сюда нужно!
— Это по политическим делам, — сказал полицейский.
Балинт кивнул. — Мне надо сюда.
— К господину полицейскому советнику Швейницеру? — спросил полицейский, насупленно глядя на табличку. — Ты, что же, его знаешь?
— По фамилии только. Пожалуйста, отведите меня к нему! — попросил Балинт, знавший по опыту, что любое дело устраивается быстрее и вернее, если обращаться сразу к начальству. — По фамилии? — удивился полицейский и носом шумно втянул воздух. — Откуда?
— Так, слышал.