Ответ
Шрифт:
— Знаю я отличную корчмушку на улице Подманицкого, — сказал Йожи, — там роскошное жаркое готовят с лучком… когда я ужинал там последний раз с премьер-министром нашим, графом Иштваном Бетленом, он сказал мне: слышь, Йожи, подобного жаркого даже матушке моей не состряпать, а уж она такая повариха была, что даже Ференц Йошка[110] пояс отпускал, когда у нас обедал.
Луиза Нейзель засмеялась. — У нас теперь Гёмбёш премьер-министром стал, Йожи!
— Он тоже с нами ужинал, — кивнул Йожи.
— А еще кто? — смеялась хозяйка.
— Больше никого. Трое нас и было, — сказал Йожи. — Ведь я, знаете ли, сударыня, по секрету
Балинт сидел молча, не шевелясь.
— Где ужинал-то? — уже в третий раз спросил Йожи.
— В корчме, — упрямо ответил Балинт.
— С барышней, надеюсь?
И опять нельзя было понять, насколько всерьез задан этот шутливый с виду вопрос: глаза Йожи были прищурены, нос уныло повис надо ртом. Балинт вспыхнул.
— Понятно, с барышней!
— Так я и думал, — сообщил Йожи, — больно уж господским винным духом несло от тебя, как пришел. В следующий раз веди заправлять свою сударушку-невесту прямо сюда, на улицу Подманицкого, такой фреч с кадаркой получите, пальчики оближете. Господин премьер Гёмбёш, помню, три подряд высосал. Уж вы поверьте, сударыня, старому шоферу, — повернулся он к Луизе Нейзель, — нет ничего лучше на свете, чем вино да женщина, если, конечно, грузовичок тянет. Коллега Нейзель когда домой собирается?
— Вчера четыре месяца истекло, — сказала Луиза, опять скрестив руки на мощной груди, — но его прямо в этапную тюрьму перевели.
— И там еще отдохнет немножко, — сказал Йожи, подмигивая Балинту. Он вынул из кармана красивое румяное яблочко, двойняшку того, что уже лежало на столе, и протянул Балинту. — Ну, храни тебя господь бог, сынок, ужо скажу твоей матушке, чтоб не убивалась из-за тебя понапрасну. Она, бедняжка, только о том и плачет, успеваешь ли ты в корчме посидеть, хватает ли денег, чтобы барышню свою угостить как следует.
— Значит, хватает! — огрызнулся Балинт, бледнея.
На другой день после работы он пошел к дяде Йожи. Йожи сидел у себя в комнате, над головой горела прикрепленная к стене маленькая лампочка, на коленях лежала открытая книга. Йожи был в очках; от этого его лицо выглядело совсем по-другому, казалось серьезнее, достойнее; сейчас-то ему нельзя носом гримасничать, подумал Балинт.
— Хочу у вас совета попросить, дядя Йожи, — сказал он. — Я решил записаться к «молодым», потому что у меня сейчас времени свободного невпроворот, не знаю, что с ним и делать.
— А зачем тебе туда записываться? — спросил Йожи.
Балинт разглядывал комнату: видно было, что живет здесь старый холостяк. — Мы и с крестным моим говорили, что надо мне принять участие в рабочем движении.
— Ну-ну, — сказал Йожи. — До сих пор-то разве не принимал участия?
— Те листовки ко мне случайно попали, — пояснил Балинт.
Йожи задумался. — Гм, случайно! — повторил он. — Погоди немного, пока крестный твой из тюрьмы выйдет.
— Так ведь чего ж ожидать напрасно, — сказал Балинт, — теперь крестный на заметке, небось и в профсоюзе какое-то время показаться не сможет. Его, наверное, под полицейский надзор возьмут.
Йожи снял очки. — Я ведь в провинции похоронен, — сказал он уныло, — связей с металлистами у меня нет. Ступай ты в партячейку шесть-два, на проспекте Ваци, разыщи там секретаря молодежной
Балинт покачал головой.
— Почему бы нет? — спросил Йожи. — Он тебе обрадуется, как обезьяна хвосту. Не много дураков найдется сейчас, чтоб по своей воле к ним заявиться: так, мол, и так, желаю платить членские взносы. Знаешь, сколько получает теперь ученик на заводе Ланга?
— Знаю, — сказал Балинт.
— Четыре филлера, — сообщил дядя Йожи. — Да еще их каждые две недели на две следующие недели на улицу выставляют. Из этих-то доходов завтрак а-ля фуршет оплачивать для товарища Пейера в «Подвальчике Матяша»?
— Все-таки я хочу вступить, — сказал Балинт, — там читать можно, лекции слушать, в шахматы играть. А потом, дядя Йожи, надо же как-то свободное время занять.
На третий день, вернувшись домой после свидания с Анци, он получил от Йожи весточку: в субботу к шести часам вечера быть у входа во Всеобщую потребительскую кооперацию со стороны проспекта Ракоци. Йожи был точен, но Балинт, опять понапрасну прождавший Анци у нее дома, опоздал на четверть часа. По дороге он старался подготовить себя к предстоящему событию — первой сознательной встрече с рабочим движением; представлял, где, как, при каких, ему еще неведомых, обстоятельствах эта встреча будет происходить, какое дадут ему поручение и как будет держаться он сам; но сквозь эти мысли, словно перья лука, которые, сколько их ни затаптывай, все равно вновь и вновь подымаются из земли, настойчиво и щедро лезли воспоминания об упущенном и на этот раз белом теле Анци. Он даже не заметил, что опоздал, даже не подумал об этом, когда увидел томящегося в ожидании Йожи, даже не извинился.
— Куда пойдем, дядя Йожи? — спросил он, в душе посылая прощальный взгляд медленно уплывающим, тающим, как апельсиново-желтое облачко, воспоминаниям об Анци.
Йожи ткнул носом в сторону подъезда.
— Сюда? — недоверчиво спросил Балинт. Очевидно, Йожи все-таки не понял, о чем он просил его: можно ли вообразить, чтобы здесь, в самом центре города, состоялась тайная революционная сходка! — Что здесь будет, дядя Йожи?
— Чаепитие, — сказал Йожи.
У Балинта отвис подбородок. — Чаепитие? Вы все шутите, дядя Йожи!
— Пошли, дружище, не то опоздаем. Познакомишься с самым разным людом.
— С каким?
— Это соцдемовская встреча, — сказал Йожи. — Культурные мероприятия и чай. Чего стал?
Балинт уперся спиной в косяк. — Соцдемы! Зачем мне это?
— Пойдем, пойдем! — поторопил его Йожи, направляясь к лестнице. — Мне говорил кое-кто, что здесь и русский чай будет для тех, кому он по вкусу.
Они вступили в большой, просторный зал, где за столами — одним длинным, вдоль стены, и маленькими квадратными столиками посередине — сидело уже человек сто или сто пятьдесят; перед каждым стояла белая фаянсовая чашка. Между столами ходили женщины с чайниками на подносах, то один, то другой гость вставал и переходил к сидевшей поодаль группе, иные разговаривали, стоя между столиками, поэтому Балинт не сразу заметил, что в конце зала имеется сцена, а перед ней в восемь — десять рядов стоят почти пустые стулья. За сценой на стене — плакат: «Общее производство, общее потребление, общая польза»; в слове «польза» буквы «ль» выпали. (Балинт даже призадумался, не нарочно ли их сбили.) — Проходите, товарищи, проходите, — пригласила их пожилая работница с ласковым лицом и с подносом в руках, — с той стороны еще есть места. — Они пошли зигзагами между столами, дядя Йожи впереди, Балинт за ним.