Ответ

Дери Тибор

Пуфи подумал минуту. — Его не было, господин Битнер.

Мастер вытаращил на него глаза.

— Не было, не было, — повторил Пуфи с естественной интонацией привычного враля. — Я точно знаю, что его тогда не было.

Битнер не верил собственным ушам. — Что ты болтаешь? — рявкнул он. — Не ври мне, щенок!

— Я — врать?! — воскликнул Пуфи. — Да чтоб мне в жизни не едать пирога ни с маком, ни с творогом, господин Битнер, если я вам соврал. Кёпе тогда не было, это я точно знаю, потому что он, перед тем как уйти, спросил меня, не видал ли я Шани, а я еще немного постоял со всеми да и пошел Шани вызволять.

— Где ж он был? — спросил Битнер рассеянно.

—

В уборной, — ухмыляясь, сообщил Пуфи. — Я-то знал где, сам его там запер. Такую оплеуху схлопотал из-за него от Кёпе — если возвращать, так надо сразу уж три штуки, чтоб сравнялось.

Пуфи и сам не мог бы сказать, пожалуй, почему вдруг соврал. Память о пощечине все еще зудела под кожей, и вот представился вполне подходящий случай отомстить за нее. Он не воспользовался им, очевидно, по доброте сердечной, легкомыслию, бездумности, может быть, потому, что боялся Балинта, а может, и потому, что, в сущности, сам того не зная, уважал его больше, чем Битнера. Факт тот, что маленькая бесцельная ложь, в великом изобилии, словно бурьян, теснившаяся у Пуфи во рту, совершенно изменила положение. В первую минуту, правда, Битнер подозрительно нахмурился, но потом поверил. Поверил, как поверил бы и более грубым россказням Пуфи, потому что верил ему — хотя и с опаской, — как один бандит верит другому, Балинту же не поверил бы и в меньшем, потому что не верил ему вообще. Так в течение минуты Балинт вновь занял во мнении Битнера, а следовательно, и в мастерской свое прежнее положение, сам нимало не подозревая о собственных перемещениях: Пуфи не рассказал ему о разговоре с Битнером.

Балинт по-прежнему знал, что должен цепляться руками и ногами, чтобы не вылететь из мастерской. Всякий раз при встрече с Битнером улыбался ему с веселым, сияющим видом, но в то же время строптиво вскидывал голову, и так и эдак обнаруживая перед мастером, что совесть у него нечиста. Между тем, поразмыслив тогда ночью, в темной кухне на стуле бабушки Нейзель, он — хотя и признал свою ложь бесцельной — в конечном счете не пожалел о ней. Пусть не было в ней никакого смысла, он все-таки должен был врать. Он не много знал о Советском Союзе и уж вовсе не мог судить, действительно ли судьба Венгрии зависит от него, но если Сабо из-за того, что так думает, теряет свой кусок хлеба, то прав он, а не те, кто лишает его хлеба. Говорить нужно правду, но Балинт иначе как ложью не мог довести до сведения Битнера то, что он чувствовал.

Дело шло уже к осени, когда Балинт, возвращаясь как-то вечером от Анци, увидел Юлишку. Она была не одна, ее сопровождал незнакомый парень, высокий, стройный, широкоплечий. Физиономия у парня была приятная. В какой-то момент Юлишка взглянула на него и засмеялась чему-то. Балинт невольно приосанился, брови взлетели на лоб, кровь ударила в голову, нос воинственно задрался. Он еще издали поздоровался с Юлишкой, чтобы потом все внимание обратить на ее спутника: сунув обе руки в карманы, вздернув плечи, выкатив грудь, он с таким гонором и пренебрежением жалел незнакомого соперника, что этот последний имел бы все основания — даже не вступая в переговоры — в качестве наиболее достойного ответа наградить его оплеухой. Когда они благополучно миновали друг друга, Балинт остановился, обернулся. Юлишка не повернула головы.

Был холодный пасмурный осенний вечер, дождь висел над самыми крышами. Балинт поднял воротник, надвинул на глаза берет. Он решил пойти в кино. Потоптавшись перед входом, в очередной раз решил, что порвет с Анци. В кино не пошел, засел в случайной корчме. У сапожника с улицы Жилип уже третий день копилась для него работа — Балинт решил, что завтра непременно

возьмется за нее и разом справится с задолженностью. Выпил два фреча и решил, что с этим тоже нужно кончать. Он совсем растерялся и чувствовал себя таким покинутым, что охотней всего упал бы головой на стол и выплакался вволю. В его ушах все еще звенел доверительный, веселый смех Юлишки, когда она взглянула на своего спутника. На приветствие Балинта Юлишка ответила напряженным кивком и тотчас отвернулась.

По дороге домой он еще раз решил, что порвет с Анци. Дома на кухне сидел гость, дядя Йожи, которого он не видел несколько месяцев. Балинт поздоровался с ним за руку, но в глаза не глядел: дядя всякий раз напоминал ему о матери, брате и сестрах, о которых он знал только то, что они бедствуют. С незапамятных времен Балинт не посылал им денег, дополнительный заработок отдавал сперва крестной, потом стал тратить на Анци. Дядя Йожи с его худой сутулой спиной, длинными плетями рук, длинным носом и всеми связанными с ним семейными воспоминаниями проник в самую совесть Балинта и там медленно, основательно огляделся; от его взгляда и Балинту виднее стал накопившийся в ней хлам.

— Ты где ж это шляешься? — без всякого выражения спросила крестная. Она сидела у стола, скрестив на груди руки, перед ней красовалось румяное, душистое яблоко с кулак величиной, кричаще неуместное на этой холодной и сумрачной пролетарской кухне. — Сапожник твой приходил, спрашивал тебя.

— Передавал что-нибудь? — спросил Балинт.

— Сказал только, что уж сколько дней тебя не видит, — сообщила крестная, испытующе на него глядя. — Он думал, что ты болеешь.

На минуту в кухне стало тихо.

— Если не можешь ходить к нему, загляни, скажи, он себе другого помощника наймет, — сказала Луиза Нейзель.

— Ему шофера не нужно? — спросил дядя Йожи. — На грузовике клиентам заказы развозить?

Луиза Нейзель улыбнулась. — Нанялись бы к нему, Йожи?

— В текущий период нанялся бы, — кивнул Йожи, уныло пошевелив носом, — потому как сейчас у меня по случайности время есть.

На висках у Йожи сильно пробилась седина, лицо вытянулось, покрылось морщинами. Шесть лет назад, собираясь жениться на матери Балинта, он выглядел еще просто холостым парнем, теперь же всякий назвал бы его старым холостяком. Балинт пристально всматривался в его лицо, словно то было зеркало старости, по которому можно представить, насколько постарела мать с тех пор, как он не видел ее. На сердце у него стало тяжело.

— Ты почему к сапожнику-то не пошел? — так же, без выражения, спросила крестная.

— В цеху работа была, — быстро ответил Балинт.

Ложь буквально слетела с его языка, он не мог уже остановить ее. Балинт покраснел и задохнулся, ошеломленный сознанием, что соврал. Пока дыхание вновь выровнялось, он обнаружил, что стоит в комнате, у окна, глядя на скудно освещенную Вышеградскую улицу. Дети уже спали, Петер громко высвистывал носом, одна из девочек посапывала. Балинт тихонько выругался и вернулся на кухню. Лицо крестной было такое же, как всегда: она знала, что Балинт не врет.

— В духовке осталась тарелка тушеной картошки, — сказала она.

Балинт сел на бабушкин стул.

— Я ужинал.

— Черт возьми, уже не в ресторане ли? — спросил дядя Йожи.

Обычно у Йожи сразу было понятно, когда он шутит, но иной раз его слова звучали двояко, их можно было понимать и так и эдак. Балинт посмотрел на него, стараясь разобрать выражение бесцветных, часто помаргивающих глаз, потом отвернулся.

— В корчме поужинал? — спросил дядя Йожи.

— В корчме, — вызывающе ответил Балинт.