Ответ
Шрифт:
Молодая кругленькая женщина спиной прислонилась к косяку двери. — Какого же беса они от нас узнают, если нет улик? — нетерпеливо спросила она.
— А ты почем знаешь, Розика, есть или нет? — спросила Юли. — Иначе с чего сыщик торчит перед домом?
— Если только он сыщик! — проворчал Маравко.
Юли не потеряла терпения. — Если это не сыщик, через неделю-другую вы вернетесь в квартиру. Меньше риску, чем оставаться, чтобы вас тут схватили. Найдется, где переночевать для начала?
— Я не уйду, — сказала Рози.
Юли серьезно на нее посмотрела.
— Такую квартиру да бросить! Еще чего! И добро все, сколько его тут ни есть, не для того же я копила, по нитке добирала, чтобы этой вшивой банде в руки отдать, ну нет! Если ты заберешь литературу и в квартире ничего не останется, да я кочергой выставлю того прохвоста, который посмеет сюда нос сунуть.
— Мебель ваша? — спросила Юли.
— Моя, — кивнула Рози. — Это все, что у меня есть. Да еще немного бельишка, что в
— Унесу, — сказала Юли. — Послушай, Рози…
— Я отсюда не уйду, — отрезала та.
Юли взглянула на Маравко, он натягивал на ноги башмаки. Уже заметно смеркалось, серый каменный пол отражал пламя, гудевшее в печурке. Еще больше раскрасневшаяся кругленькая молодушка упрямо и непоколебимо стояла в двери. Юли, правда, не считала вероятным, что полиция накроет квартиру в тот же вечер, однако не хотела больше рисковать. Она шагнула к молодой женщине, обняла ее за плечи. — Рози, — сказала она, — лучше бы тебе уйти с нами.
Рози недоуменно посмотрела на нее.
— Не оставайся в квартире одна!
— Одна?
Маравко уже кое-как обулся, встал. — Ты уходишь? — ошеломленно спросила его жена.
— Пойдем отсюда, Рози, — сказал он и, шагнув к шкафу, открыл его, достал портфель. — Вынимай свое барахло и собирайся!
— Я никуда не пойду!
Маравко не обернулся. — Не пойдешь, значит, останешься!
— Нет, нет, она обязательно пойдет! — воскликнула Юли.
Маравко запихивал в портфель белье. — Что поделаешь, ежели она разумного слова не понимает! — проворчал он. — Я выслушал тебя до конца, товарищ, доводы твои правильные, так чего время-то тянуть! Если останемся здесь, мне придется выключиться из работы, а этим я рисковать не хочу.
— Да ведь он еще, может, и не сыщик! — выговорила Рози, по-прежнему стоя в дверях.
— Все равно, — сказал Маравко и еще раз прошел с портфелем по квартире, снял висевшее в кухне над краном зеркальце для бритья, из жестяной мыльницы взял мыло. — В подозрительной квартире заниматься нелегальной работой нельзя. Мыло я возьму, в шкафу есть еще кусок.
— Ладно, бери, — кивнула Рози. — Теплые исподние не забудь, не успеешь оглянуться, как уже и зима.
Минуло всего два часа, как Юли постучалась в квартиру Маравко, но, когда вышла на галерею с увесистым свертком нелегальной литературы под мышкой, ей казалось, что она провела в маленькой, пропахшей луком квартирке целый день. Первым ушел товарищ Маравко: сыщик скорей всего последует за ним, и путь для Юли, уносившей литературу, окажется свободен. У них троих набралось всего шесть пенгё, их отдали Маравко, чтобы он попробовал замести след на такси. — Не упрямься, Рози, — сказал он на прощанье, — мне ж свет будет не мил, если с тобой беда приключится. — Рози ушла второй, примерно час спустя, в течение которого Юли призвала на помощь всю свою настойчивость, чуткость и доброту, чтобы поколебать упрямое сопротивление молодой работницы и уговорить ее покинуть квартиру. Она и просто любила эту маленькую непокорную женщину, и жалела бы ее, попади Рози в руки полиции, но еще важнее были для Юли интересы партии, когда, опасно рискуя, она еще на целый час задержалась в этой квартире. Правда, сама Рози, связанная только с профсоюзом, в нелегальной работе партии не принимала участия, была знакома через мужа лишь с одним-двумя коммунистами, к тому же без фамилий, и даже не узнает пока, где укроется ее муж, но если во время допросов она все-таки будет сломлена и ее сумеют заставить говорить, то по одной лишь неопытности она может легко выболтать что-нибудь, что наведет полицию на след. Когда женщины остались одни, Юли целый час говорила с ней, убеждала, доказывала, шутила, угрожала и уже исчерпала полностью все свое терпение и искусство убеждать, когда Рози вдруг согласилась хотя бы на несколько дней покинуть квартиру. Она ушла, став вдвое толще, чем пришла; по совету Юли — желавшей тем облегчить Розике душу — она надела на себя все нательное белье, какое нашлось в шкафу и в ящике для грязного белья, надела даже оставшуюся в шкафу мужнюю фланелевую рубаху, натянула поверх этого оба свои летние платья и единственное зимнее, затем свитер с длинными рукавами и поверх всего пальто, набила до отказу сумку постельным бельем, чулками, носовыми платками и, когда уже не могла шевельнуться, а по славному круглому лицу ручьями катил пот, обернула еще шарф вокруг шеи и с сердитым видом, громко бранясь, протиснулась через дверь на галерею. Юли, довольная, не зная, плакать или смеяться, смертельно усталая, смотрела ей вслед; через пять минут, взяв под мышку сверток с литературой, тоже ушла. Ключ от квартиры она унесла с собой.
Перед домом сыщика не оказалось, похоже было, что их расчеты оправдались; ничего подозрительного Юли не заметила и потом, на обратном пути. Она поехала прямо в университет, попросила старого привратника подержать у себя до завтра тяжелый сверток. Здесь литература была в большей сохранности, чем у нее дома, сверток мог пролежать спокойно даже неделю, пока она не доложит обо всем на явке и не получит указаний, куда его переправить. Выйдя из привратницкой, Юли лицом к лицу столкнулась с профессором Фаркашем, спускавшимся
— Значит, ты все-таки кончила раньше, чем думала? — весело спросил он. — А я просто не знаю, что делал бы без тебя вечером.
Юли стояла, не в силах выговорить ни слова.
— Но почему ты не позвонила? — спросил профессор. — Еще минута, и меня здесь уже не было бы. Ах, черт, до чего ж хорошо, что ты пришла! У стариканов вроде меня больше везения, чем ума.
— Собственно говоря, я еще и не кончила, — пробормотала Юли.
Даже любовь ее не в состоянии была справиться с тем запутанным чувством, сложным узлом противоречий, который стягивал в такие минуты ее сердце. Всякий раз, когда после нелегальных своих дел она встречалась с профессором, в первые минуты ей казалось, что она отдалилась от любимого сразу в двух измерениях, стала дальше от него еще на одно поколение, еще на один социальный слой. Покачиваясь на обтянутых темно-зеленой кожей сиденьях «стайера», она словно переходила из привычной естественной среды в какую-то иную сферу, как если бы с берега вдруг прыгнула в воду головой вниз — ибо вода иначе охватывает тело, иначе мешает и помогает двигаться членам, чем воздух, и даже когда человек привыкает и с удовольствием в ней двигается, в клетках все же остается тревожное ощущение чуждости и опасности. Когда Юли сразу же после встречи с товарищем-коммунистом видела профессора — как к нему ни стремилась, — в первые минуты он казался ей настолько же более старым и чужим, насколько был молодым, необходимым, неповторимым и единственным, когда ночью она сжимала его в своих объятиях. Правда, отчужденность держалась лишь несколько минут, но успевала так растревожить Юли, что она готова была сомневаться в самой любви своей к профессору.
— Ну, как же я рад! — проговорил Фаркаш уже в дверях. — Юли, поедем куда-нибудь веселиться!
— Вам больше и думать не о чем, — неприязненно сказала Юли.
Профессор удивился: за все эти месяцы они нигде не бывали, только в молочных, кафетериях и совсем редко в каком-нибудь летнем ресторанчике. — Веселиться? — горько повторила Юли. — Других забот у вас нет? Барин и в аду барин, не так ли? Но меня от этих барских развлечений увольте!
Кровь бросилась профессору в голову. — Не хочешь, оставайся! — сказал он почти теми же словами, с которыми несколько часов назад покинул жену спасавшийся от полиции Маравко.
Воспоминание разбередило ее, но и устыдило в то же время; Юли побледнела, сердце на секунду замерло от страха: как безнадежно далеко ее любимый от квартирки товарища Маравко, за какую непомерно огромную задачу она взялась! И теперь остановиться, на полпути? Такой мизерной оказалась ее любовь?! Она схватила профессора за руку. — Простите меня, Зени! — сказала она тихо, — Я не знаю, что со мной, отчего так нервничаю. Будьте сегодня терпимей ко мне, Зени!
Неделю спустя в корчме на Фехерварском проспекте вместо прежнего связного к ее столу подсел с условным паролем молодой рабочий Петер Браник. Юли знала его давно; последний раз они встречались два года назад на фабрике Гольдбергера, где Браник работал монтером и слесарем и через знакомого механика устроил туда Юли, когда она вышла из пересыльной тюрьмы. За полгода, пока Юли работала на фабрике Гольдбергера, они почти не виделись, разве что встречались случайно у табельных часов или на выходе, однако раньше, в разгар движения среди студентов университета в 1933 году, Юли тесней была связана с ним по нелегальной работе. На долгие разговоры времени не было и тогда, но Юли даже за короткие их десяти-двадцатиминутные встречи черпала такую уверенность в спокойствии, умной жизнерадостности и рассудительной, трезвой храбрости молодого рабочего, что каждый раз, расставшись с ним, чувствовала себя на пять лет помолодевшей в беззаветной своей увлеченности и на столько же лет ставшей мудрее. Он нравился ей и внешне, вот таким, каким он стоял сейчас перед ее столиком, крепкий, ладно сбитый, широкоплечий, хитро поглядывающий на нее прищуренным глазом, улыбаясь в короткие густые усы. Хорошее настроение никогда его не покидало: улыбка шла изнутри. Попади Юли в трудное положение с Браником вместе, она, не раздумывая, последовала бы за ним, ибо доверялась не только его суждениям, но и везенью; он принадлежал к тем людям, которые, если счастье вдруг отвернется, умеют мысленно проследить этот поворот и, так или иначе, упасть непременно на ноги, — Привет, Юльча, — сказал он с улыбкой, подтянул стул, сел и поставил на стол принесенное от стойки пенящееся, свежее пиво. — Ну, прибыли, будем здоровы! — Ой, как я рада тебя видеть! — воскликнула Юли и даже покраснела от удовольствия. — Ты знал, что встретишься со мной?
Браник засмеялся. — Я-то знал.
Они сидели в довольно темном уголке, соседний столик был пуст, с другой стороны двое громко о чем-то спорили. — Для влюбленной парочки самое распрекрасное место, — сказал Браник. — Ну, посвети на меня своими глазищами, пусть все видят, что мы с тобой ладим на славу. Была б ты моя жена, никогда один в корчму не ходил бы, только с тобой.
Юли засмеялась грудным смехом. — Подсядь-ка ближе!
— Пошептаться хочешь? — улыбнулся Браник.
— Да, — кивнула Юли. — За складом следила полиция, поэтому я вывела оттуда товарищей.