Ответ
Шрифт:
Быстро и точно, не забыв ни одной важной детали, она постаралась так рассказать о случившемся, чтобы Браник — который, вероятно, не знал супругов Маравко лично — ясно представил себе положение. Ей было тревожно: может, она перестаралась и, выселив товарищей из подозрительной квартиры, взяла на себя ответственность, на которую не имела права. Но Браник явно одобрял ее, слушал, не перебивая, когда же Юли рассказала о выдворении внезапно растолстевшей вдвое Розики, заулыбался в усы. — Так-таки все на себя натянула! — воскликнул он
— Словом, все правильно? — спросила Юли.
Браник кивнул ей ободряюще. — Все правильно, Юльча! Ты поступила, как надо. Литературу оставь еще на денек-другой там же, получишь указание, как с ней быть.
Двое за соседним столом уже громко ссорились. — Чтоб их черти слопали! — сказал Браник. — Собственного голоса не слышишь. Больше тебе сказать нечего?
— Нечего.
— Совсем?
— Как будто нет, — подумав, сказала Юли.
Браник помрачнел. — Вот это худо, — проговорил он медленно. — Ведь ты живешь неправильно, Юльча! Не так живешь, как должен жить настоящий сознательный коммунист.
Юли побледнела. — Это неправда! — перебила она его. — Это неправда, товарищ Браник!
— Тише! — строго сказал Браник.
— Это неправда! — вне себя прошептала Юли. — Я знаю, о чем ты. Неправда!
— Выясним, — сказал Браник тихо. — Я потому и помянул про это, чтобы поговорить. Если ты права, почему так разволновалась?
Юли посмотрела на него. — Потому что правда не всегда выходит наружу, — проговорила она дрожащими губами, откинув голову, словно ее вдруг оттянул назад тяжелый узел волос. — Потому что уже тот факт, что ты обвиняешь меня, доказывает, что правда не выяснится и сейчас.
Браник молчал.
— Я потому и не рассказала до сих пор партии, — продолжала Юли. — У меня только доводы есть за мою правду, а доказательств нет. Если мне нужно доказывать, сразу выйдет, что я не права.
Браник молчал. — Вот уже долгие месяцы я все думаю, думаю, — опять заговорила Юли, — сказать, не сказать? Знаю, это трусость, но я все-таки не сказала. А сейчас выясняется, что у меня была причина трусить.
Браник взял ее руку. — Ну, успокойся, Юльча, голубка! — сказал он просто. — Ты ведь рядом с товарищем сидишь, не на улице Зрини.
— Тем хуже, — сказала Юли. — Ведь детективу нужно только врать, это просто. Но что мне делать, если ты мне не веришь?
— Спокойно, Юльча, — повторил Браник и крепко сжал ее руку. Юли молчала. — Ну, что ты ходишь вокруг да около! — проворчал Браник. — Давай-ка, выкладывай!
— Ну, я люблю… классово чуждого человека, — выговорила Юли и чуть-чуть выпрямилась. — Это началось полгода назад. Не принимала от него ни разу ни денег, ни подарков, вообще никакой материальной помощи ни в какой форме, так что с этой стороны под его влияние подпасть не могу.
Браник кивнул.
— Мне было бы легче, если бы ты спрашивал, — помолчав, сказала Юли. — Что ты хочешь знать?
Браник
— Да о чем?
— О чем речь идет.
Юли опустила голову. — Его зовут Зенон Фаркаш, профессор университета. Да ты, верно, и сам знаешь. Он холост.
Браник опять кивнул.
— Он известный ученый, — продолжала Юли, очень бледная, — имеет иностранные и венгерские ордена, Цепь Корвина.
Браник смотрел в стол.
— Машина есть, усадьба в Киштарче.
Браник кивнул. — Усадьбу видел. Лет семь — восемь назад работал на Киштарчайском машиностроительном и раза два проходил мимо его поместья.
— Еще я о нем знаю, — сказала Юли, — что в тысяча девятьсот тридцатом году, когда я училась в университете, против него возбудили дисциплинарное дело, меня вызывали свидетельницей. Он тогда оставил университет и уехал в Берлин.
Браник упорно смотрел в стол.
— После назначения Гитлера канцлером, — продолжала девушка, становившаяся все бледнее, — он вернулся. Насколько я знаю, светского общества он избегает, по крайней мере, с тех пор, как мы вместе. В этом году весной он спас человека, тонувшего в Дунае.
— Вон какой храбрый! — проговорил Браник негромко.
Юли вскинула на него глаза. — У его дяди есть завод, там он тоже руководит лабораторией. Возможно, они совладельцы.
— Вот как? — сказал Браник.
Юли откинулась назад, поправила растрепавшийся узел волос. — Спрашивай! Больше того, что сказала, я не знаю.
Двое спорщиков за соседним столиком только что не дрались и говорили одновременно, не слушая друг друга. Браник посмотрел на них, потом опять на Юли. В его глазах блеснула ободряющая усмешка. — Словом, ты больше ничего не знаешь! И с тебя этого довольно, Юльча?
— Товарищ Браник… ты заставил меня сейчас перечислить все те объективные данные, из которых, коротко говоря, вытекает такая несуразица, что я, будучи коммунисткой, являюсь любовницей важного барина. Очевидно, ты для того и заставил меня сказать все это, чтобы я осознала свое положение, если до сих пор осознавала его, может быть, недостаточно ясно. Но я знаю это давно.
— Я тебя слушаю, — сказал Браник.
— Одним словом, я все это знаю, — прошептала Юли, — и все-таки люблю его и буду любить до самой смерти.
Браник усмехнулся. — Ну-ну, Юльча! Так-таки до смерти?
Юли сделала глубокий вдох. — Но я, несмотря ни на что, останусь настоящей, сознательной коммунисткой, товарищ Браник, — проговорила она, и ее большие черные глаза впервые с начала разговора наполнились слезами. — Только это одно я и хотела тебе сказать.
Браник кивнул. — Оно и следовало.
— Я знаю, в объективном положении вещей это ничего не меняет. Вот почему я сказала тебе с самого начала, что если мне придется доказывать мою правду, то я сразу же окажусь не права.