Ответ
Шрифт:
Юли, опустив глаза, молчала.
— Судьба одного из величайших научных гениев века, — прерывисто заговорила опять барышня, — зависит, увы, от того, верно ли его направляют. Если бы вы даже ответили мне… ради бога, простите!.. что вы его не любите, и тогда следовало бы пожертвовать собой. Надеюсь, однако, не так обстоят дела?
Юли опять вспыхнула.
— Я веду себя бестактно, — воскликнула барышня, которую молчание Юли делало все более неуклюжей и неловкой, — не отвечайте мне. Но у меня были причины заговорить сегодня об этом. Должна сказать вам также, что и в отношении Зенона к людям я заметила радующие меня изменения за последнее
Юли подняла на барышню глаза; доброе полное лицо и шея над высоким воротом черной шелковой блузы от волнения пошли пятнами. Барышня смотрела на нее с таким доверием и любовью, что Юли устыдилась.
— Вы думаете? — выдавила она.
— Он стал строже к себе и снисходительнее к другим, — сообщила барышня Анджела. Она положила ладонь на руку девушки, по-старушечьи похлопала. — Я не посмела бы заговорить, деточка, если бы не видела… не понимала, что вы… как бы это сказать… уже договорились. Разве не так?
Юли отдернула руку.
— Я вас обидела? — Лицо барышни запылало.
— Что вы, — отозвалась побледневшая Юли. — Просто мы ни о чем не договаривались.
Анджела так встревоженно и при этом с такой любовью смотрела на нее, что Юли невольно отвернулась. — Не знаю, довольно ли он меня любит…
— На этот счет вы можете быть спокойны.
Юли пожала плечами.
— Не верите?
— Не знаю даже, я-то довольно ли люблю его, — с раздражением прорвалось вдруг у Юли. Она сама не понимала, зачем говорит так: даже в эти перенасыщенные, перенапряженные минуты она знала несомненно, что самую жизнь свою без раздумья отдала бы за любимого.
— Простите, — сказала Анджела.
— И вообще не знаю, пошла бы я за него замуж, — договорила Юли. — А кстати, почему вы думаете, что относительно его любви я могу быть спокойна?
Анджела пристально смотрела на потухшую у нее в руке «вирджинию». — Я его знаю.
— Вы обо мне говорили? — спросила Юли враждебно.
— Нет, — ответила барышня. — Но с недавнего времени я замечаю в нем такие изменения, каких до сих пор не удавалось добиться ни одной его знакомой даме. Деточка…
— Да?
Не получив ответа, Юли подняла голову. Барышня сидела не шевелясь, с потухшей сигарой в руке, из не защищенных пенсне глаз по лицу катились крупные слезы. — Деточка, — повторила она чуть слышно, — деточка!
У Юли дрогнуло сердце.
— Вы и меня сделали бы счастливой… Но только нельзя колебаться, деточка! Нельзя упускать счастье! Я уже стара…
— Берегитесь, деточка, — после паузы опять заговорила барышня, — не выпустите его из рук! Сядьте вот сюда, ко мне. Поговорим спокойно. Нельзя мешкать. Сейчас вы можете быть уверены во всем, но в жизни моего брата есть женщина, которая способна опрокинуть все наши соображения. Сядьте сюда!
— Сейчас можно этой женщины не бояться, ее нет в Пеште, — продолжала она, надевая пенсне на заплаканные глаза. — Зенон не видел ее полгода, она живет в деревне. Но она может вернуться в любое время. Эта женщина испортила моему брату жизнь. Я не могла справиться с ней, но вы…
Смертельно бледная, Юли молча смотрела перед собой. Барышня Анджела взяла ее бессильно повисшую руку. — Если мы с вами объединимся, — вымолвила она простодушно, — то мы спасем Зенона. Пугаться не нужно, девочка, слышите?
Она раскурила погасшую сигару. — Мы еще побеседуем об этом. А сейчас расскажите мне подробнее, над чем Зенон работает и когда собирается опубликовать свои исследования.
В действительности не только Анджела не знала, но даже сама Юли не догадывалась, каким влиянием обладает она над своим возлюбленным. Ей и трудно было бы догадаться: профессор всячески скрывал это от нее; он как будто стыдился того, что назвал в себе самом «женским засильем» и, сам того не желая, норовил повернуться к Юли самой темной, колючей своей стороной, противоречил ей, когда уже вот-вот готов был признать ее правоту, спорил, когда был с ней согласен. Он был влюблен в Юли, но еще не любил полной мерой. Он возражал, упрямясь и обижаясь, как ребенок, который понимает, что мать права, и тем упорнее держится за свое. И чем больше стыдился трепыханий мужского тщеславия, тем больше ссорился с Юли. Но когда, поспорив или даже поссорившись с Юли, он хлопал дверью, а потом, успокоясь, садился к своему столу, ему становилось вдруг так хорошо на душе, что, тихонько про себя рассмеявшись, он поспешно брался за оставленную на середине работу и, так как мыслилось в такие минуты особенно хорошо, продвигался вперед быстрее, чем всегда; полчаса спустя, довольный, обуреваемый чувством любви к ближнему, он вызывал звонком Яноша, своего рябого лакея — к которому по-прежнему испытывал отвращение, — угощал его стаканом вина, давал десять пенгё и отправлял домой, к семье, чтобы хоть на один день от него избавиться.
Две недели назад, представив Юли своему дяде на келенфёльдском заводе, профессор, как только покинул его кабинет, неожиданно для себя погрузился в такой непроглядный сплин, что поспешил отправить девушку домой и даже не показал ей вновь созданную лабораторию. Идя через двор, он раздраженно шлепал прямо по лужам, не обойдя ни одной, ноги его промокли, штанины до колен были в грязи. Лаборатория находилась на первом этаже, войти в нее можно было через узкую, длинную комнату, служившую чем-то вроде архива; за единственным столом здесь работала худая конторщица лет пятидесяти, седая, с пуганым взглядом. Когда дверь распахнулась, женщина поспешно встала.
— Извольте сидеть на месте! — угрюмо бросил ей профессор и, не приостановившись, пошел к лаборатории. — Что вы прыгаете, прошу прощения? Я не епископ и не генерал.
— Вашу милость по телефону спрашивали, — робко улыбнувшись, сказала пожилая женщина.
— Кто?
— Дама не назвала себя.
— Хорошо, — рассеянно буркнул профессор.
— С полчаса назад звонил из университета господин ассистент доктор Варга, тоже спрашивал вашу милость, — прочитала конторщица по бумажке, близоруко держа ее у самых глаз. — Прикажете соединить?
Профессор обернулся.
— Почему вы не сядете? — спросил он сердито. — Ведь я уже просил вас. И ни с кем соединять не нужно, меня здесь нет.
Женщина села. Профессор Фаркаш внимательно посмотрел ей в лицо: его выражение, кожа, мимика отражали все унижения и страхи трудно прожитой жизни; близорукие глаза видели перед собой лишь непосредственно грозившую беду, а губы испуганной улыбкой пытались предупредить ее, отразить все атаки. Профессору вспомнилось: Юли не раз упрекала его, что, делая в ресторане заказ, он никогда не смотрит кельнеру в лицо. Вот и лицо этой пожилой конторщицы он видит сейчас впервые и, хотя много месяцев подряд чуть ли не каждый день встречается с ней, не знает даже ее имени.