Ойкумена
Шрифт:
– Тупой урод...
– тихо, четко выделяя окончание каждого слова, выговорил бригадир.
– Тупой самовлюбленный урод...
Пальцы сжались на топоре так, что, казалось, сейчас сомнется металл и топорище треснет. Однако плоть все же оказалась слабее, и бригадир потряс в воздухе побелевшими пальцами.
Если перфоманс ярости как-то и впечатлил Матрису, то по лицу аптекарши этого понять было нельзя. Суровая женщина не дрогнула ни единым мускулом, сумрачно наблюдая за кабацкими служками, вытирающими кровь со стен. Крови было много, впрочем, гульбе прочих посетителей она не мешала.
Бретер
Бретер с ходу повел себя неправильно, вместо того, чтобы явиться по указанному адресу и доложиться (а заодно получить условленную вторую четверть оговоренного вознаграждения) он отправился в кабак, где заспанная прислуга готовилась к новому трудовому дню. Это все-таки не питейная при заведении Достопочтенного Жи, где вино лилось круглые сутки, от заката до рассвета и наоборот. Там, в кабаке, приезжий повел себя еще и некрасиво, задирая ранних гостей, желающих промочить горло легким пивом с утра пораньше или подогретым вином, чтобы у прилавка теплее стоялось.
Серьезные люди, которые случились в заведении, смотрели на все это с легким недоумением, но без особой агрессии, так что у заезжего пижона были неплохие шансы покуражиться без последствий. Ну, разве что заработать себе с ходу репутацию невоспитанного, склочного и некомпанейского человека, но мало ли о ком так думают? Однако бретера угораздило «наехать» на ватагу из трех мелких уголовных элементов - обычной мелкой сошки, что трется вокруг новичков, толкает негодный товар, пытается перекупить Профит и по возможности перебивается мелким грабежом. Причем жестко наехать, до вынутых ножей. Вот тут и началось...
Чего добивался бретер, осталось неизвестным, поскольку спрашивать у него было уже бесполезно. Возможно (и даже скорее всего) решил с ходу поставить себя надлежащим образом. А может еще что-то... Так или иначе, в ответ на показанные ножи он, вместо того, чтобы как приличный человек, охолонуть, сделать выводы о своем поведении и как-то урегулировать конфликт, выхватил саблю.
Первого уголовника фехтовальный щеголь зарубил красиво, можно даже сказать - артистично. С красным фонтаном в потолок, ни единой капли на лезвии и все прочее, как в балладах. Сразу стало понятно, что саблю он прицепил на пояс по праву, и где-нибудь за пазухой наверняка припрятана настоящая грамотка братства фехтовальщиков. Пока серьезные люди лихорадочно соображали, что теперь со всем этим делать, бретер вознамерился положить второго противника и выбил у того из руки нож, попутно укоротив несколько пальцев. Уголовник, чувствуя, что приходит полный конец, сорвал с пояса и кинул в мясника с клинком единственное, что оказалось под целой, не порубленной рукой. То есть мешочек с толченой мандрагорой. Той самой, которую затем перегоняют на «жидкий янтарь».
Бретер был крут и стилен, он изящно рассек мешочек прямо в воздухе и шагнул к противнику, занося клинок для решающего удара. Шагнул прямо в золотистое облачко мандрагоровой пыли и свалился в полном беспамятстве от первого же вдоха. Потому что не родился еще на свете человек, который способен выдержать дурман
Заезжего фехтовальщика торопливо зарезали, на том приключение и закончилось, оригинально разнообразив жизнь заскучавших было Врат. Оружие и прочее снаряжение за отсутствием побратимов и родственников отошло кабаку. Тело прибрал старый могильщик по своему праву, освященному годами традиции. Зарубленный уголовник тоже куда-то делся, скорее всего, утащили подельники, чтобы сжечь и развеять пепел.
И все бы ничего, только бретера этого выписал из Королевств Сантели, под большим секретом и за очень хорошую оплату, в мерках, причем не «хороших», а «солдатских», то есть на треть тяжелее обычной золотой монеты. И бог бы с ними, с монетами, Пантократор дает, Пантократор забирает, а потом дает снова, дело житейское. Тем более, что получил покойник лишь треть от общей суммы. Но бретер и его сумка были уже завязаны в серьезном и скором предприятии, и найти ему полноценную замену за оставшиеся дни представлялось решительно невозможным делом.
Поэтому бригадир пребывал в состоянии тихой ярости, а хозяйка Аптеки в напряженных размышлениях.
– Отменяем?
– наконец предложила Матриса.
– Еще чего!
– сумрачно огрызнулся Сантели, но перехватил недовольный взгляд собеседницы и вспомнил, что говорит не с девочкой на побегушках.
– Нет, нельзя, - сказал он уже чуть спокойнее, не хватаясь за топор.
– Все уже расписано...
– Но у нас больше нет лекаря и бойца, - напомнила Матриса.
– Взять неоткуда.
– Нет безвыходных положений, есть лишь предел риска, - неожиданно для самого себя выдал бригадир. Иногда он высказывал внезапные афоризмы, туманные, но красивые.
Матриса глянула с кажущейся рассеянностью на служек, которые размазывали по полу красные лужи. Утренние гуляки, не смущаясь недавним кровопролитием, уже гулко стучали по столам кружками из выскобленных тыковок, самой дешевой и бросовой посуды. Более солидная публика степенно и внушительно потягивала питие из оловянных кружек. Среди них был и Кай, пропустивший самое интересное и не навязывающий свое общество бригадиру. Мечник не столько пил, сколько ждал, пока командир закончит разговор.
– Лекаря нет, фехтуна нет, - повторила Матриса.
– Рискнешь без них?
За фехтуна сойдет наш тайный рыцарь, - тихо сказал Сантели, отвернувшись к стене и как бы случайно закрыв рот рукой.-
Обсуждали, - скривилась Матриса, так же прикрыв губы, ее гладкое лицо подернулось гримасой и недовольными морщинами, как старая, осыпающаяся от сырости фреска.
– Не пойдет. Кай хорош, но знает рыцарский, военный бой, здесь же дело иное. Нужен бретер, настоящий, городской.
– За неимением конюшего...
– бригадир не стал заканчивать известную и скабрезную шутку, пародирующую непристойные обычаи южан.
– Конюх здесь не пойдет, - поджала губы Матриса.
– А лекарь у нас и так есть, - сказал Сантели, сделав вид, что не услышал ремарки собеседницы.
– Вот тут уж хрен тебе, - Матриса скрутила кукиш и без стеснения показала деловому партнеру.
– Рыжая девка мне еще пригодится.
– Не ты ли намедни жаловалась, что пользы с нее никакой?
– ехидно напомнил бригадир.
– И что переплатила за рыжую?
– Я, - не стала вилять аптекарша.
– Ну и что? Сколько молока ни дает, все мое.