Ойкумена
Шрифт:
– Давно они с герцогом договорились?
– Нет.
Сантели опять помолчал, глядя прямо в глаза Каю. Рыцарь пытался выдержать немигающий взгляд, в котором не было угрозы, только тяжелая печаль. И не смог. Опустил голову.
– Забавно… - вымолвил бригадир. – Я привык считать себя самым хитрым и недоверчивым. И так глупо доверился… Верно толкуют церковники, гордыня – грех.
– Будешь ей мстить?
– осведомился Кай, уже зная ответ. Просто, чтобы заполнить тяжелую, горькую паузу.
– Продашь корабль, на вырученные деньги начнешь войну бригад?
–
– Будешь мстить и мне?
– Как же так получилось? – Сантели ответил вопросом на вопрос. Он пытался скрыть боль в голосе, недостойную, принижающую его как бригадира, который не может жаловаться на жизнь и предательство. Отчасти получалось, но Кай слишком хорошо знал своего «сержанта».
– Я … многим тебе обязан, - Кай поставил меч острием вниз, оперся на крестовину, совсем как в студии, у волшебного зеркала. Взгляд рыцарь так и не поднимал, чувствуя, что теперь жалко звучит уже его «так получилось».
– Но это моя семья.
– Да, семья стоит многого, - согласился бригадир. Вздохнул, снова качнул головой, рана была не опасна, но болела, противно, назойливо, словно болотный паук впился в голову и сосал кровь из разрубленного уха.
– Когда меня должны были убить по первому плану?
– спросил бригадир.
– Там, в гавани, или еще по пути?
– В Малэрсиде, после передачи картины, - прямо ответил Кай.
– Но ...
– он прихлопнул ладонью в мокрой перчатке по крестовине.
– Но я хотел сохранить тебе жизнь. После того, как ты не оставил меня на берегу, заложником.
– И как же?
– саркастически вопросил бригадир.
– Переговорив с отцом. Он счел, что нет смысла договариваться с двумя компаньонами, если можно платить лишь одному. Я думал, что могу его переубедить.
– Видимо у кого-то изменились планы, - усмехнулся бригадир.
– Или кто-то слишком нетерпелив.
Подошел Зильбер, сильно хромая. Протянул бригадиру ковш с морской водой. Коротко посоветовал:
– Полей на рану. Хель сказала, убережет от гнили.
Сантели молча взял ковш, наемник пошел обратно, стараясь не поскользнуться на мокрых камнях. Песок был почти не виден под слоем гальки и больших, обкатанных волнами камней. Бригадир склонил голову набок, подняв деревянный сосуд, пустил тонкую струйку холодной воды. Зашипел, как рассерженный мяур, когда соль злобно впилась в рассеченную плоть.
Кай посмотрел за спину бригадира. Там, дальше от береговой кромки, Хель собирала камни, складывая их в пирамиду. Еще дальше на вынесенном волнами бревне сидел Шарлей, внимательно рассматривая покалеченную руку. С таким видом, будто никак не мог привыкнуть к мысли, что перебинтованная культя без кисти действительно принадлежит ему.
– Я хотел вас спасти, - повторил Кай. Его некрасивое костистое лицо передернуло гримасой.
– Ты предал нас... друг, - произнес бригадир, бесцельно крутя в руках пустой ковш. На мгновение глаза Сантели вспыхнули бешеной злобой, пальцы сжались, словно готовясь кинуть в мечника ковшом, отвлекая на мгновение, пока топор сам собой выскакивает из-за пояса, чтобы проломить череп врага. Руки Кая сжались
– Мы разрубили монету, ты и я, - Сантели отбросил деревяшку в сторону, как будто избавляясь от искушения.
– Ты дал слово, ты выбрал бригаду.
– В конце концов, я выбрал семью. Мои сестры - стая гиен, отец еще страшнее, но все же это моя семья. Без них я никто. Бродяга, который живет лишь со своего меча.
– И ты купил возвращение в семью, продав нас. И меня. Ах да... как я мог забыть ... ты же хотел сохранить нам жизнь, - слова бригадира сочились ядовитой иронией.
– По-братски, да.
– Все так, ты вправе высмеивать меня, вправе взыскать кровью на поединке, - сказал Кай.
– Я вправе зарезать тебя, как свинью, - мрачно и зло уточнил Сантели.
– Просто кликнуть их, - бригадир махнул рукой в сторону корабля.
– И сказать, кому мы всем этим бардаком обязаны.
– Да. Но я прикрыл тебя у мачты.
Кай пристукнул мечом о камни. На клинке отчетливо выделялась глубокая выщерблина.
Сантели молчал. Долго молчал.
– Да, ты прикрыл меня, - согласился он, наконец.
– Что ж, будем считать, долги мы выровняли. Однако дальше наши пути разойдутся.
– Как скажешь, - снова Кай вымолвил пустую, бесполезную фразу только чтобы заполнить гробовое молчание.
– Что ж, мне пора.
– Не стану желать тебе удачи. И ...
– Сантели, повернувшийся было к судну, замер в пол-оборота. Кай напрягся.
– Не возвращайся больше на пустоши, - сказал бригадир.
– Вчера ты перестал быть моим собратом. Завтра станешь моим врагом.
Сантели пошел в сторону корабля. Мечник смотрел ему вслед, не снимая рук с перекрестия меча, и с каждым шагом бригадира голова Кая опускалась на волосок, словно шею рыцаря давила незримая рука.
«Прах к праху»...
Не осталось ничего. Ни мыслей, ни надежд. Ничего. Совсем ничего. Лишь три слова из прошлой жизни, такой далекой, что кажется, она и не случалась никогда - так, лишь мимолетный взмах крыла феи снов.
Прах к праху...
От Шены не осталось даже пепла. И Хель складывала камни в пирамиду. Кенотаф. Могилу без тела. Память о человеке, который некогда пришел в мир, а теперь покинул его безвозвратно.
Навсегда.
Камень к камню. Память к памяти. Год, прожитый в одном городе. Несколько дней, проведенных бок о бок. Несколько часов доверительной беседы. Считанные минуты неподдельной душевной близости, сохраненные в памяти, будто оттиск печати.
Изумрудно-хризолитовые глаза, на дне которых всегда скрываются искорки печали. Легкая ироничная полуулыбка, которая легко превращается в злой оскал и редко, очень редко расцветает подлинной нежностью.
Память.
Вот все, что осталось от зеленоглазой валькирии.
Облизанные волной камни ложились в пирамиду, постукивая серыми боками, руки замерзли, морская соль разъедала исцарапанные пальцы. Капельки крови мешались с водой, покрывая камни темными бисеринками. Спутанные мокрые волосы выбились из-под шляпы, прилипли к щекам грязным войлоком.