P.S. Я все еще люблю тебя
Шрифт:
– Что вы хотите о нем знать?
– Занимается ли он спортом?
– Он играет в лакросс.
– Лакросс? – повторяет она. – Не в футбол, или бейсбол, или баскетбол?
– Ну, он очень хорошо играет. Колледжи стараются заполучить его к себе.
– Я могу увидеть его фотографию?
Я достаю телефон и показываю фотографию нас двоих в его машине. На нем темно-зеленый свитер, в котором, я думаю, он выглядит особенно красивым. Он мне нравится в свитерах. Мне сразу же хочется прижать его к себе и приласкать, как плюшевую игрушку.
Сторми внимательно на
– Ага, – соглашается она. – Да, он очень красив. Хотя не знаю, так же ли красив как мой внук. Мой внук похож на молодого Роберта Редфорда.
Вау.
– Я покажу тебе, если ты мне не веришь, – говорит она, вставая, и начинает копаться в вещах в поисках фотографии. Она открывает ящики, передвигает бумаги. У любой другой бабушки в Белвью фотография любимого внука была бы выставлена на всеобщее обозрение. В рамочке, над телевизором или на каминной полке. Но только не у Сторми. Единственные фотографии в рамках у нее – это фотографии ее самой. В прихожей висит огромный черно-белый свадебный портрет, который занимает почти всю стену. Хотя, если бы я когда-то была так красива, мне бы тоже, наверное, захотелось выставить это напоказ. – Ха! Я не могу найти фотографию.
– Вы можете показать мне ее в следующий раз, – предлагаю я, и Сторми опускается обратно на кушетку.
Она кладет ноги на пуфик.
– Куда сейчас ходят молодые люди, чтобы провести немного времени наедине? Есть что-нибудь вроде «смотровой площадки»? – Она копает, и она определенно охотится за информацией. Сторми становится ищейкой, когда дело касается вынюхивания пикантных подробностей, но я не выдам даже самой мелкой детали. Не то, чтобы у меня было много непристойностей, чтобы ей предложить.
– Эм, я не знаю… не думаю. – Я начинаю убирать остатки бумаги.
Она разрезает на кусочки некоторые обрезки.
– Я помню первого мальчика, с которым отправилась на парковку. Кен Ньюбери. Он ездил на Шеви Импала. Боже, трепет от того, когда мальчик впервые прикасается к тебе. Ничто не сравнится с этим, не так ли, дорогая?
– Мм-хмм. Где та стопка старых Бродвейских афиш, которая у вас была? С ними нам тоже следует что-нибудь сделать.
– Они могут быть в моем сундучке с приданым.
Трепет от того, когда мальчик впервые прикасается к тебе.
У меня в животе ощущение трепета. Я знаю это волнение. Я прекрасно помню его, и помнила бы, даже если бы меня не засняли на камеру. Приятно думать о нем снова, как просто о воспоминании, отдельно от видео и всего, что произошло после.
Сторми склоняется ближе и говорит:
– Лара Джин, просто помни, что именно девушка всегда должна контролировать, насколько далеко все зайдет. Мальчики думают своим сама-знаешь-чем. От тебя зависит, сможешь ли ты не потерять головы и защитить то, что принадлежит тебе.
– Не знаю, Сторми. Разве это отчасти не сексизм?
– Жизнь – это сексизм. Если ты забеременеешь, то именно твоя жизнь изменится. Для парня не поменяется ровным счетом ничего. Именно о тебе будут шептаться люди. Я смотрела то шоу, «Мамочки-подростки». Все парни там никудышные.
– Ты говоришь, что я не должна заниматься сексом? – Все это время Сторми твердила мне перестать быть такой серьезной и безынициативной, жить, любить мальчиков. А теперь это?
– Я говорю, что тебе следует быть осторожной. Настолько осторожной, как жизнь и смерть, ведь именно это оно и есть. – Она бросает на меня многозначительный взгляд. – И никогда не доверяй парню, держи при себе презерватив. Дама всегда сама носит их с собой.
Я кашляю.
– Твое тело – только твое, чтобы защищать и наслаждаться. – Она многозначительно приподнимает обе брови, глядя на меня. – Кого бы ты ни выбрала, чтобы принять участие в том наслаждении, это твой выбор, и выбирай мудро. Каждому мужчине, который когда-либо прикасался ко мне, была предоставлена честь. Привилегия. – Сторми машет рукой надо мной. – Все это? Это привилегия, чтобы поклоняться этому храму, ты понимаешь мою мысль? Не любой молодой дурак может приблизиться к трону. Помни мои слова, Лара Джин. Ты решаешь кто, как далеко и как часто, если вообще когда-либо.
– Я и не знала, что вы такая феминистка, – говорю я.
– Феминистка? – Сторми издает омерзительный звук в своем горле. – Я не феминистка. Прошу тебя, Лара Джин!
– Сторми, не горячитесь. Это значит лишь то, что вы верите, что мужчины и женщины равны, и должны иметь равные права.
– Я не считаю любого мужчину равным мне. Женщины намного их превосходят, и не забывай об этом. Не забывай ни о чем, что я тебе только что сказала. На самом деле, тебе, наверное, следует записать это для моих мемуаров. – Она начинает напевать «Штормовую погоду».
Когда мы притворялись, не было опасений, что все зайдет слишком далеко. Но теперь я вижу, как быстро все может измениться, не успеешь даже осознать этого. За две секунды все может перейти от поцелуя к рукам под кофточкой, и настолько волнующе, настолько неистово. Как будто мы мчимся куда-то на скоростном поезде, и мне это нравится, правда, но мне также нравится и медленный поезд, где я могу выглянуть в окошко и оценить местность, здания, горы. Словно мне не хочется пропустить маленькие шажки; я хочу, чтобы это продолжалось. А затем в следующую секунду мне хочется повзрослеть быстрее, больше, сейчас. Быть готовой, как и все остальные. Как все остальные настолько готовы?
Я по-прежнему нахожу очень удивительным, когда парень находится в моем личном пространстве. Я до сих пор нервничаю, когда он обхватывает меня за талию или тянется к моей руке. Не думаю, что знаю, как встречаться в 2010-х. Я в замешательстве. Я не хочу того, что было у Марго с Джошем, или у Питера с Женевьевой. Мне хочется чего-то другого.
Полагаю, можно сказать, что я отстаю в развитии, но это подразумевает лишь то, что каждый из нас развивается по какому-то предопределенному именно ему расписанию, что не существует правильного или неправильного способа быть шестнадцатилетней и влюбленной в парня.