Падение Света
Шрифт:
Мужчина со вздохом покачал головой: — Пусть так, — и выбросил правую руку. Вспыхнула дуга ядовитого света, врезавшись в грудь Эндеста Силанна.
Он ощутил: сила разрывает тело, бежит по суставам, кипит в грудной клетке и — пропадает, словно поглощенная водоворотом.
Криба смотрел в недоумении.
— Почему вы решили, господин, что гнев, агрессия и гордыня могут победить достоинство?
Криба воздел обе руки…
Сотни клеток распахнулись. Птицы вылетели кружащейся массой и ринулись к Крибе. Вопли были быстро заглушены шелестом крыльев.
Служки позади Эндеста как один пали на колени. Толпа разбегалась от
Миг спустя туча взвилась над полотняными навесами, столбом улетая в небо. Эндест ощущал, что они несутся на юг — яркими искрами радости.
На месте, где стоял Криба, не оказалось даже клочка одежды.
Торговец поднял голову. — Где Криба?
— Ему дан второй шанс, — ответствовал Эндест. — Нежданный дар. Похоже, моя магия наделена нежданными глубинами милосердия. Думаю, теперь они носят его душу. Ну, скорее обрывочки…
— Убит!
— Честно говоря, я очень удивлен, что они растерзали не тебя.
Пошатнувшись, продавец птиц — кожа вдруг стала скорее серой, нежели черной — отвернулся и бежал вглубь проходов под навесами.
Эндест Силанн оглянулся на своих прихвостней. — Что вы можете извлечь из случившегося? — вопросил он коленопреклоненную толпу. — Нечто не вполне логичное. Внутреннее волшебство отвергает давление мое и ваше. Она может подниматься из Терондая или истекать из самой земли. Может нестись на потоках дыхания зимы или клубиться под речным льдом. Может быть, оно соединяет звезды и перекидывает мосты над пропастью меж миром живых и мертвых. — Он пошевелил плечами. — Оно приходит лишенным оттенка, готовым к использованию и в дурных, и в морально чистых целях. Оно подобно сырой глине из рудника. Ожидает примеси наших несовершенств, броска ладонью на круг гончарного колеса, глазури наших ошибок и печи нашего гнева. Сегодня я действовал не во имя Матери. Я действовал во имя достоинства. — Он помедлил и закончил: — Так что встаньте и внемлите мне. Я лишь начал.
Эндест повернулся лицом к чреву Зимнего рынка: его толпам, частным заботам, скрытым страхам и тревогам, едва сдерживаемому напряжению жизни. Казалось, всё пред ним бурлит от щедрой щепоти дрожжей. И он различил в сыром тесте боль пленения зверей, предназначенных на убой; даже рассыпанные на лотках клубни источали слабую тоску о покинутой почве.
«Клетки наших жизней. Очередная тюрьма необходимости, толстые стены всевозможных оправданий — прутья отсекают то, что мы сочли невозможным. Как много ловушек для мысли…
Мать Тьма, не этого ли мы просим у тебя? Где же послы избавления? В поисках радости мы цепляемся за островки в море терзаний, и любой миг покоя скорее походит на простую усталость.
Смотри же, мать, как я устраиваю день освобождения».
Он ощутил ее ужас.
Но она не отступила, взор остался твердым и видел всё: как он пустился в путь, хватая силу и создавая благословение покоя, от коего не ускользнуть никому. Последователи шли позади, а перед ним ожесточенные мужчины женщины — скрытные и алчные лица, глаза как ножи, рубцы тяжкого труда — дрожали и падали на колени, закрывая лица. Все тревоги, все душевные борения на краткий миг утихли. У многих, видел проходивший по переулкам Эндест, дарованное
Он шел между ними как лекарство, донося дары бесчувствия, раздавая каждому благословление внутренней тишины.
Привязанные козы, куры в корзинах, крошечные элайнты в высоких проволочных клетках. Летучие мыши, что бьются в деревянных ящиках, привязанные за ногу зайцы — они рвут себе жилы, снова и снова подпрыгивая в воздух — мычащие мириды, ласковые щенки, снова птицы и визгливые мартышки с юга — Эндест Силанн открывал каждую дверцу, разрезал веревки и, шепнув: — Домой! — отпускал всех тварей. «Домой, к матерям. К стаям и стадам, в леса и джунгли. Домой во имя простого правосудия, простого обещания».
На него набрасывались в ярости, только чтобы испытать исчезновение страстей. Благословение поглощало их и превращало раненые души во что-то маленькое, в то, что можно унести в колыбели лелеющих ладоней.
Любая смерть стала предметом спора: он проходил мимо длинных столов, и снулая рыба вдруг начинала биться, раздувая жабры и сверкая глазами. Одним движением руки он отослал рыбу. «Сегодня мир возвращается к нетронутости. Сегодня я замораживаю время, даруя свободу жить во мгновении, между вздохом и выдохом. Дарую крошку покоя».
Мать Тьма следила за ним, шагающим сквозь хаос, разоряющим рынок, уносящим пищу, отвергающим нужды голодных. Следила, ибо не могла более ничего сделать, ибо глаза ее были в ранах на ладонях, а раны не моргают.
Магия оказалась вором весьма многого… Эндест Силанн вдруг замер на середине площади. За ним портал вел на Зимний рынок, под полотнищами чьи — то рты выли от горя, а день угасал, сдаваясь сумеркам.
На площади сидел дракон такой огромный и такой близкий, что разум священника почти помутился. Его чешуя была охряно-золотой с алыми краями, оттенок становился бронзовым на шее и горле. Черные когти глубоко вонзились в мощеную землю. Крылья были сложены за горбатыми плечами, тварь опустила тяжелый клин головы, устремив на священника горящие золотом глаза.
Дракон заговорил в разуме женским голосом: «Возвращаетесь к нам, смертные?»
Он не мог разлепить губ. Опустил глаза на руки, видя, что ладони подняты и повернуты в сторону рептилии. Она видела. Она присутствовала.
«Ты дал ей тот же покой, смертный. То же проклятие. Как и те, что за твоей спиной, она страдает от потерь» . Громада головы чуть пошевелилась. «Но тебе и в голову не приходило, верно? Дар… и его обратная сторона. По твоим следам, Тисте, тысячи смертных охвачены отчаянием. Я притянута сюда — твое рвение стало маяком, твоя магия — ужасным цветком в темном и опасном лесу.
Ты потерял себя, смертный. Ты не остановился бы. Забрал бы весь город и, может быть, всю вашу страну».
— А если бы так? — сказал Эндест спокойно, без вызова, честно выдавая удивление и страх.
«Твой дар покоя, смертный, не таков, каким ты его представляешь. Мгновения мира были не благословением. Конец жизненных терзаний имеет лишь одно название: смерть. Конец страданий и, увы, конец радостей и любви, утрата сладости бытия».
— Это не была смерть! Я отослал животных назад!