Падение Света
Шрифт:
— Мертва, сир. Ускан внутри. Тяжело ранен. Вошел с восемнадцатью солдатами, сир, а вышли они втроем, едва ковыляя. Там были телохранители Шекканто, сир.
— Бездна подери, сколько их у нее было?
— Двое, сир.
Халлид Беханн не сумел выдавить ответ. Развернулся и оглядел тела, разложенные в три ряда. Мужчины и женщины казались изрубленными на куски. Почти у всех множественные ранения. Дым поднимался над ними, словно призрачная завеса. Жар от сгоревших казарм растопил снег во дворе, трупы лежали в лужах грязной красноватой воды.
Он оглянулся на Телру. — А вы не пошли на помощь?!
— Сир?
— Очень хорошо, — чуть запнувшись, сказал Бехан.
— О, сир?
— Что?
— Мы нашли обоих. Шекканто и Скеленала.
— Скеленала? Отлично. Хоть что-то доброе вышло из заварухи.
Лейтенант Ускан сидел в главном зале, в плюшевом кресле около камина. В кресле напротив покоился труп, Ускан смотрел на него так напряженно, словно их прервали в разгар беседы. Брюки офицера были покрыты кровью.
Халлид Беханн тихо выругался. — Ускан.
Ветеран поднял стеклянные глаза. — Сир. Здание очищено.
— Вся ли кровь на тебе ваша?
— Вся, сир. Я не увижу восхода.
— Скажи, что телохранители мертвы.
Ускан оскалился в ухмылке: — Мертвы, но, как видите, далось это нелегко. Чертовски хорошо, сир, что остальные монахи пропали в пламени.
— Кто убил Шекканто? Ты, Ускан?
— Нет. Правда в том, сир, что ее никто не убивал. Она была мертва, когда солдаты выломали двери. Лекарь Хиск говорит, тело давно окоченело. Сир.
— То есть?
Ускан засмеялся. — То есть, сир, она померла вчера.
— Находишь это забавным, лейтенант?
Ускан склонил голову набок и плюнул кровью. — Бедняги-монашки охраняли труп. Убили восемнадцать солдат. И все ради ничего. Забавно, сир? Нет. Смешно до колик. — Он замолчал, бледный лоб пересекла морщина. — Я сказал восемнадцать? Неправда. Запишите… девятнадцать…
Халлид Беханн ждал, но быстро понял: Ускан более ничего не добавит, ибо мертв.
Командир отступил, глядя на два трупа в креслах, лицом друг к другу.
Телра появилась рядом. — Сир, нужно забрать тело…
— Нет. Оставим его здесь. Насколько можно понять, они со стариком сейчас делятся забавными историями. Остальных наших заберите. Мы все сожжем.
— У нас есть пленники, сир…
— Вот как?
— Слуги. Почти все дети.
— Найдите для них телегу. Отошлите в Йедан.
— Мы разве не атакуем монастырь, сир?
— Нет. Они потеряли вождей, монастырь полон вдов. Пусть скорбят.
— А мы, сир?
Халлид с изрядным трудом оторвал взор от трупов в креслах. — Мы в лес. С трясами покончено. Теперь разберемся с отрицателями.
— Да, сир.
— Временно повышаю вас до лейтенанта.
— Благодарствую, сир.
Офицер потряс головой. — Ускан никогда не казался солдатом того типа, которому суждено умереть в бою. Не так.
Телра пожала плечами: — Возможно, сир, он стал неосторожен.
Беханн поглядел на нее с интересом, но лицо женщины было непроницаемым. И это к лучшему.
ВОСЕМНАДЦАТЬ
Было время, около столетия назад, когда художники обратили свои таланты на работу с камнем и бронзой. Будто уязвленные выдающимся мастерством
Да, любая цивилизация, увидевшая в искусстве способ соревнования, на взгляд Райза Херата, становится на путь крушения иллюзий. Крах наступил в тот день, когда один купец вернулся из страны Азатенаев, привезя в обозе новую работу неизвестного скульптора.
Если Азатенаи и обращали внимание на скульпторов Тисте, то остались равнодушны. Идеализация телесных форм, тела, обращенные в мрамор и бронзу и тем самым очищенные от смертности — всё это род самообмана, то ли дерзкого, то ли лукаво-смущенного. Но доставленное в Харкенас творение было огромным, созданным из грубой бронзы. С резкими, острыми углами. Оно извивалось в панике и ярости. На широком плоском пьедестале двенадцать псов окружали одного и этот зверь, в середине бури, умирал. Сородичи сцеплялись ему в бока, грызли, рвали шкуру, терзали.
Галлан рассказывал, что десятка два скульпторов Харкенаса собрались в частных покоях, где стояла бронза Азатенаев. Некоторые негодовали, наполняли воздух громогласным осуждением, бранили руку, столь неумело создавшую эту чудовищную композицию. Иные, немногие, молчали и не сводили глаза со скульптуры. Лишь один — мастер, коего почитали одним из лучших скульпторов Куральд Галайна — зарыдал.
По мнению Тисте, художество должно давать форму идеалам. Но камень не может предать. Бронза не может обманывать. Идеал, который заставляют склоняться перед политическими претензиями, за одну ночь обратился в насмешку. «Так, — рассказывал Галлан, — совершенство вновь стало смертно. Так погасли наши обманы».
Бронза Азатеная, сочтенная дерзкой, была удалена от публики. Через некоторое время ее определили в склеп под Цитаделью, в просторную низкую комнату под сводчатым потолком. Ныне ее заполняют десятки скульптур. Галлан называл ее Комнатой Стыда.
Историк поставил на пол три фонаря, с трех сторон бросив резкий свет на бронзу Азатеная, которую — весьма банально — прозвали «Травля Пса». Обошел скульптуру кругом, изучая с разных углов и точек зрения. Сложил пальцы окошком, отсекая все окружающее. Склонился, вдыхая запах металла и старой пыли, коснулся кончиками пальцев патины, словно губка окутавшей зверей.
Хотя свет был ровным и спокойным, животные, казалось, шевелятся, кружа около огрызающейся жертвы. Он читал у кого-то, что при взгляде сверху становится явным: беспокойные псы создают сходящуюся спираль плоти и рвущих клыков. Тот ученый доходил до встреченного общим недоверием утверждения, будто зверь в середине, эта сжатая, извивающаяся форма, тоже скручен в спираль. Дерзкий наблюдатель открыто гадал, не изображен ли в скульптуре всего один зверь — животное, разрушающее себя, кружащее, кружащее и падающее в воронку самоуничтожения.