Падшие в небеса.1937
Шрифт:
Тут-тук! Тук-тук! – колеса перестукивали на стыках.
Тут-тук! Тук-тук! – стучало сердце.
– А он ведь прав, молодой человек. Простите, я не знаю, как вас зовут, – сказал незнакомец и кивнул на Оболенского.
Павел насторожился. А вдруг это и есть провокатор. Тайный агент. Сотрудник НКВД, переодетый в одежду арестанта? А вдруг этот «сексот» только и ждет, чтобы потом настрочить рапорт и «уличить» еще парочку человек, которые «желают смерти товарищу Сталину!»
– Да вы не бойтесь. Нет. Я не тайный шпион! Нет! Да
Павел молчал. Он рассматривал в полумраке его лицо. И тут он вспомнил, где видел этого человека!!! Это был загадочный пациент тюремного лазарета Борис Николаевич! Человек, который приходил в камеру лишь провести ночь. Человек, с которым даже охрана вела себя уважительно. Нет, это определенно он, мужчина с волевым лицом, шрамом на правой щеке, узкими усиками и черными как смоль волосами.
– Да, я вас тоже узнал. Там, на перроне. Вы лежали в лазарете. У койки, что ближе к окну. А у меня стояла у двери. Так ведь? Я Борис Николаевич, – весело сказал незнакомец и погладил Павла по плечу.
– Да, я узнал вас, здравствуйте.
– О, я вижу, вы знакомы? – вклинился в разговор Оболенский.
До этого момента старик тоже внимательно разглядывал Бориса Николаевича, как бы прицениваясь к новому соседу.
– А как ваша фамилия? – подозрительно спросил Клюфт.
– Да какая тебе разница, Павел, какая у него фамилия? Он тебя спас! – засмеялся Оболенский.
– Нет, почему же. Я понимаю, почему он меня спрашивает, – весело сказал Борис Николаевич. – Моя фамилия Фельдман. Слышали?
Павел напрягся. Фамилия ему ничего не напомнила. Лишь какое-то смутное недоверие и предчувствие чего-то очень неприятного и в то же время важного. На уровне подсознания. Вроде как фамилию Фельдман когда-то он слышал часто. Но когда? Давно, в той жизни.
– Вы ворошите память? – ухмыльнулся Борис Николаевич. – Значит, это действительно было давно, коль вам ничего не сказала фамилия Фельдман. Ну, может, это и к лучшему.
Оболенский тоже задумался. Он вдруг стал суровым. Клюфт заметил это и, приподнявшись с нар, виновато сказал:
– Большое спасибо, Борис Николаевич. Вам за помощь. Но мне нечем даже вас отблагодарить. Нечем.
Фельдман пожал плечами и махнул рукой:
– А мне ничего и не надо. Я только вот хотел сделать добро. И все. Я так хотел сделать добро. Кстати, ваш друг, этот товарищ, он прав, зло – оно ведь не безгранично. Когда-то силы кончатся и у зла. И тогда наступит справедливость. Вот у справедливости нет временного формата. Нет временного ограничения. Нет. Она будет существовать вечно, пока существует человечество. И все, кто творят беззаконие, они потом будут наказаны.
Оболенский сверкнул гневным взглядом на нового знакомого. Он промолчал, но Клюфт видел: старик с ненавистью буравит глазами Фельдмана. Хотя молчит. Но ему так хочется что-то сказать этому человеку.
Глава двадцать вторая
Надежда! Какое странное слово. Надежда… Вялая мечта об освобождении и спокойной жизни. Но наступит ли она? Сейчас большинство этих людей терзала эта мысль. Наступит ли она, жизнь? Настоящая жизнь! Та прежняя жизнь… Свобода, свобода и покой. Любимые добрые лица – сейчас это казалось нереальным. Их жизнь вообще казалась какой-то страшной сказкой. Страшным сном.
Тук-тук… Бледные и почти восковые лица. Негромкие разговоры где-то в углу. Слышался кашель. Запах табака, дров и грязного человеческого тела.
Павел покосился на Фельдмана. И вздохнув, тихо спросил:
– А вы, Борис Николаевич, по какой статье проходили и какой срок получили?
– Тут все по пятьдесят восьмой. Я получил десять лет.
– Да. Не так уж и плохо. Тут некоторые по пятнадцать получили… – грустно добавил Павел.
Фельдман кивнул в ответ, но ничего не ответил. За него сказал Оболенский. Он зло процедил сквозь зубы:
– А мне показалось, вам как-то мало дали! – старик сверкнул ненавистным взглядом на Бориса Николаевича.
– Вы, я вижу, меня узнали, Вернее, поняли, кто я… – печально ухмыльнулся Фельдман. – Ну, что ж, как говорится, пусть будет так.
Клюфт насторожился. Он сел, свесив ноги на нарах, и дернул за рукав Петра Ивановича:
– Вы, про что?! А?! Про что?!!! Что я такое не знаю?!
Оболенский тяжело вздохнул и как-то нервно погладил Клюфта по плечу:
– Если, Паша, это тот человек, о котором я думаю, то нам, Паша, не нужно сидеть в его обществе. Не нужно. Нам вообще от него подальше надо сидеть. А еще лучше сказать вон всем тут в вагоне, кто едет с нами вместе! – тихо, но зло прошептал Петр Иванович.
Павел впился взглядом в Фельдмана. Борис Николаевич грустно улыбался. Клюфт рассмотрел его гримасу в полумраке. Это была улыбка человека обреченного и в то же время получившего какое-то облегчение. Словно преступнику перед казнью дали выпить вина и выкурить папиросу.
– Борис Николаевич, Петр Иванович? Что происходит? Что за загадки? – спросил Павел. – Вы знакомы? Вы знаете друг друга? Может, вы друг другу сделали что-то плохое?
Фельдман, не обращая внимания на вопрос Клюфта, сказал ровным голосом Оболенскому: