Падший ангел
Шрифт:
гореванье твое и мое гореванье
будем вместе сгонять с опаленных сердец,
будем вместе! Союз — упованье.
Это только казалось, что страшно упасть,
а упал — и опять снизошла к тебе милость.
Я целую тот дворик в кирпичную пасть,
тот мирок заповедный,
где ты мне явилась.
КТО ОН?
По дороге
по остаткам гор и рек
пробирается нелепый,
нестандартный человек.
На устах его — улыбка,
за плечами — только тень.
По запарке, по ошибке
он не ест который день.
Он целует снег бесшумный,
у костра ласкает дым...
«Он — безумный, он — безумный!» —
кто-то каркает над ним.
...Ремешком к нему собачка
кое-как прикреплена.
«Эй, здорово, неудачник!» —
кто-то ляпнет из окна.
А ему одна забота:
улыбаться всем подряд...
«Идиот он, идиот он!» —
даже дети говорят.
В деревнях глухих, кондовых
все его — из века в век —
принимают за святого,
зазывают на ночлег.
А иных проймет досада:
«Кто — он?» — шепчут, пряча злость.
...Кто зажег цветы над садом?
А — никто... Само зажглось.
МОНУМЕНТЫ
Особенно зимой, когда на площадях
метелица, а в сквере запустенье,
когда на бронзовых глазницах и грудях
распространится инея цветенье, —
как жалки ваши полые тела,
покрытые зеленкой трупных пятен,
в потеках голубиных, в метах зла
беззлобного, чей принцип столь невнятен.
Вот дедушка Крылов, вот с рожками сатир,
вот Афродита с патиной на ручках, —
как робко вы сейчас взираете на мир,
бездомные и в снежных нахлобучках.
...Вот бабушка с клюкой, живая, через сад,
скрипят ее шарниры, ноют кости,
но вечным бытием ее пропитан взгляд,
и зябко ей меж вас, как будто на погосте.
ПРАЗДНИК В МИХАЙЛОВСКОМ
Мертвых елок на помойке
рассыпаются тела.
Стихли знойные попойки,
снедь слиняла со стола.
Баба хмурая, как буря,
что прошла над городком,
на крыльце стоит и курит,
посыпая матерком.
Нищих нет. У павильона,
запихав бутыль в штаны,
на снегу уснул гулена
в ожидании весны.
Воробей над ним поплакал,
капнув
Подошла, зевнув, собака,
проворчала: «Вот лопух...»
Участковый дядя Коля
прочитал пивцу мораль:
«Замерзай, но выйди в поле —
за черту! Задвинься вдаль!
Не тревожь народ, скотина,
под святое Рождество!»
...Новогодние картинки.
Праздник. Только и всего.
* * *
Розовела вода в свеженалитых лужах.
Молодая кобыла в пространстве умытом
пробегала, вжимая пушистые уши,
колотя по воде сумасшедшим копытом!
Молодая трава на глазах удлинялась,
вылезая наружу из мрака отверстий.
Молодая земля, как волчица, линяла,
обрастая на солнце зеленою шерстью.
Убегала дорога рассвету под брюхо.
Над дорогою птицы вершили балеты...
А внизу, на дороге, стояла старуха.
И была она — внешне —.древнее планеты.
И внезапное в сердце вошло ощущенье,
что не кровь пробегает по жилам, а время!
И что всякая радость достойна прощенья,
потому что за ней — увядания бремя.
МАТЕРИ
Предвоенные дождики лета,
на Варшавском вокзале цветы!
...Я впервые на поезде еду.
Десять дней до Великой Черты.
Провожает меня, задыхаясь
от улыбок и жалобных слез,
мама... мама моя молодая,
золотой одуванчик волос!
Умоляла попутчиков слезно
присмотреть за мальчишкой в пути...
Слышишь, мама, гудок паровозный?
От вагона, дружок, отойди!
...Мы расстались. И время проворно
понесло нас по рельсам своим.
Напиталась война... И тлетворный
над дорогой рассеялся дым.
Далеко мы заехали, знаю.
До седин. И тебе не в укор —