Падший
Шрифт:
Я ждал чего угодно. Думал сразу обо всём: от попытки бегства до отчаянного броска на Измаила, самоубийственного для меня и почти наверняка губительного для многих в этом здании, включая мою “банду”. И как мог, прикидывал варианты развития событий, но то, что произошло дальше, предугадать не сумел бы никогда.
— Что ты пытаешься сделать?
– Измаил вдруг впервые явно пошевелился - сделал в нашу сторону один-единственный полушаг.
— Всего лишь убедить тебя, что не ты должен решить нынешний Казус гомункула. Всего лишь, брат. Да, ты первый. И по факту, и по праву, это так. Но это должна сделать она. И ты знаешь
За какие-то пару секунд Разумовский опутал своими словами разум Измаила, словно спрут щупальцами! Взгляд льдисто-голубых глаз пришедшего по мою душу демона, всё это время холодно взиравший на меня, поплыл в сторону медленно, словно бы пленённый, заарканенный. Чёртов старый театрал разыгрывал какою-то свою партию! Он что, выводил меня из-под удара?! Выводил, потому что против Измаила я не имел ни малейших шансов?!
— Мы с тобою лишь функции, брат. Как и она. Все мы. И мы не можем не дышать условностями наших натур. Так позволь ей сделать то, что вознамерился сделать сам. Позволь решить Казус гомункула. Отплати ей. Честь для Супербиа превыше всего, не так ли, мой дорогой брат?..
Я почти ничего не мог понять из словесной игры двух демонов. За исключением разве что одного.
Разумовский давал мне шанс.
Глава 26
Нагорный парк в эту ночь утопал в огнях. Никогда в жизни не видел подобной иллюминации, и даже больше - представить себе не мог, что подобная красота вообще возможна. Феерия света рождалась будто бы ниоткуда, не получалось разглядеть и четверти прожекторов и фонарей, вдруг в одночасье обосновавшихся на главной концертной площадке парка. Ночь за пределами неё, стоило пересечь границу света, как-то враз почернела и стихла, лишившись звёзд и даже луны. Казалось, вовне перестало существовать вообще всё: и город, и моя “банда”, хитрец Разумовский и даже неунывающая Ксю. Остались лишь двое: я и та, кто ждала меня в самом средоточии этого света.
В центре площадки цветастым неподвижным пауком на тонких ножках-растяжках расположился громадный цирковой купол. Он будто бы притаился, притих в ожидании чего-то. Или кого-то. Изнутри не доносилось ни музыки, ни голосов, ни звуков представления. Зато был манящий свет вокруг него, а также направленный на него. Я шёл к цирку, чувствуя себя мотыльком, обречённым на гибель. Но я был не один такой, о нет. Невзирая на глубокую ночь, к внезапно появившемуся на окраине города цирку медленно стекались люди всех возрастов: от всегда бодрствующей молодёжи до глубоких стариков, которых в такой час тут быть не могло. К куполу шли даже дети. Хотя, это могло мне только показаться.
Я вошёл внутрь вместе с десятком других таких “мотыльков”, и тут же ощутил, как снова перестали пульсировать все Имена, кроме одного. Но в этот раз того, звучания которого я не знал. Его хозяйка была рядом. Ждала меня. И я пришёл.
Казус гомункула будет решён этой ночью, тут Разумовский прав. Решён, чем бы он ни был.
— Дамы и господа!
– грянул вдруг отовсюду раскатистый голос конферансье.
– Сегодня и только сегодня! В эту самую ночь мы рады приветствовать всех под взором госпожи Маржери!
Установленные по границе арены прожекторы одновременно ударили в вершину купола, и зрители громко ахнули, увидев там живой громадный женский глаз. Который, впрочем, существовал
— И сегодня у нас особая программа, - понизил голос невидимый конферансье, умело напуская туман таинственности. Выждав нужную паузу, он продолжил, произнеся название цирка подчёркнуто по-французски: - Оторвавшись от родной труппы du Soleil, госпожа Маржери прибыла в ваш уютный городок прямиком из Монреаля, преодолев за короткое время Тихий океан! И всё ради одного-единственного гостя! Итак, встречаем: несравненный, долгожданный, юный и строптивый, А-а-а-александр-р-р Зо-о-ор-ри-и-и-и-ин!!!
Настала очередь прожекторов, развешанных под куполом. Они включились разом, с громким щелчком, и почудилось даже, будто я ощутил толчок от скрестившихся на мне лучей ярчайшего света. Люди почему-то и этому бросились аплодировать, а неутомимый конферансье, словно бы невзначай прочистив горло, подбодрил:
— Не стесняйтесь, Александр! Арена ждёт только вас!
Чем бы всё ни закончилось, здесь я был именно за этим. Разумовский, а вернее мудрствующий лукаво демон Хиреоф, остановил своей властью готового меня уничтожить Измаила, чтобы я пришёл сюда. Так чего же ждать? Вперёд!
И я, почему-то не ощущая ни малейшего страха, пересёк массивный борт с прожекторами, оказавшись на цирковой арене. Грянул невидимый оркестр, и конферансье натужно взвыл:
— А-а-а теперь встречайте: несравненная и незабвенная, го-о-оспожа Маржери-и-и-и-и!..
Свет снова попутно хлестанул меня, устремляясь ко второй точке на арене. Словно бы загипнотизированные, зрители бросились рукоплескать с удвоенной силой, оркестр пафосно громыхнул, раздался громкий хлопок, сверху полетели блестящие конфетти, и основной свет под куполом сгинул. Остались лишь два перекрестия прожекторов на арене, под которыми стояли мы. Я и та женщина, померещившаяся мне в клубе островом посреди бушующего моря разгорячённой танцем толпы.
Подобно тому, как граница света на площадке парка отрезала всю остальную ночь, арена отрезала нас от зрителей. Я знал, что они всё ещё там, но не видел и не слышал их, в то время как демоница, наряженная в цветастый камзол с “павлиньим” хвостом, кружилась на месте и широко улыбалась, словно бы ей продолжали аплодировать. Это выглядело жутковато: я слышал только её хрипловатое дыхание и глухое бумканье помоста под нами от её низких каблуков. Белила на лице циркачки от размашистой улыбки местами уже трескались, и с такого расстояния я рассмотрел, что ей вовсе не тридцать, и даже не сорок. Под белыми эстрадными лосинами виднелись слишком выступающие колени, выдающие больные уже суставы, трицепсы приветственно расставленных рук заметно висели, и никакие акробатические этюды были уже не в силах вернуть их на законное место. Сквозь слои грима на шее и сверху декольте выглядывали тёмные наросты родинок, а довершала всё нездоровая желтизна густо накрашенных глаз.