Пакт, изменивший ход истории
Шрифт:
Между тем как раз в связи с советско-германским пактом принято писать о выборе, перед которым стояла предвоенная международная дипломатия. Имеется в виду распространенное в историографии истолкование провала тройственных англо-франко-советских политико-дипломатических переговоров весной-летом 1939 года как последнего упущенного шанса предотвратить войну. Выбор, следовательно, полагают многие (и историки, и политики) был, но оказался невостребованным.
Напомним: советско-западные переговоры начались вскоре после того, как Сталин 10 марта 1939 г. с трибуны XVIII съезда ВКП(б) назвал западных государственных деятелей «провокаторами войны», стремящимися столкнуть СССР с Германией «без видимых на то оснований»{370}. Поэтому провальный исход переговоров представляется вполне закономерным.
Обреченность советско-западных переговоров в Москве стала окончательно очевидной в начале августа 1939 г., когда дипломатическим переговорам предстояло перейти в стадию переговоров военных. 2 августа на приеме у В.М. Молотова делегаций Англии и Франции на переговорах, прибывших на прием в сопровождении послов этих стран, при обсуждении вопроса о составе военных миссий нарком иностранных дел СССР (он же глава советского правительства) выразил негодование по поводу выступления в британской палате общин заместителя министра иностранных дел P.O. Батлера, который «представил советскую формулу (при обсуждении на переговорах вопроса о «косвенной агрессии». — В. Н.) так, будто Советское правительство хотело нарушить независимость Прибалтийских государств. Советское правительство, напротив, хотело гарантировать эту независимость». Английский посол У. Сидс, сообщая в Лондон о приеме, в заключении писал: «Г-н Молотов был иным человеком, чем при нашей прошлой встрече, и я чувствую, что наши переговоры понесли серьезный ущерб»{371}. Что касается советского желания «гарантировать» независимость прибалтийских государств, то уже летом следующего года все три республики Прибалтики, Эстония, Латвия, Литва, стали новыми союзными республиками в составе СССР.
В архиве МИД Российской Федерации сохранился рукописный текст, написанный рукой К.Е. Ворошилова на бланке народного комиссара обороны СССР, предположительно под диктовку И.В. Сталина. Это — инструкция (из восьми пунктов) главе советской делегации на переговорах с военными миссиями Англии и Франции. В инструкциях, данных до открытия военных переговоров, совершенно ясно прослеживается установка на их провал. Для этого предлагалось воспользоваться обсуждением вопроса о полномочиях западных делегаций — проверить, насколько готовы они подписать военную конвенцию с СССР (пункты второй и третий). В случае, говорится в инструкции, если англичане и французы «все же» будут настаивать на переговорах, то свести их к дискуссии по проблеме «свободного пропуска» советских войск через территории Польши и Румынии (пункт шестой). А поскольку эти страны хорошо представляли, что значит впустить к себе советские войска, и заранее заявили о своем отказе, Ворошилову предписывалось заявить, что «мы не считаем возможным участвовать в предприятии, заранее обреченном на провал» (пункт седьмой){372}. (Видимо, публикация таких красноречивых документов, тексты которых говорят сами за себя, независимо от пристрастий составителей серии «Документы внешней политики СССР», и явилась причиной того, что тома этой серии выходят не регулярно: например, с 2000-го года, когда вышел 24-й том, прошло десять лет, прежде чем появился следующий, 25-й том.)
Разумеется, не в последнюю очередь надо упомянуть и о судьбоносном решении Политбюро ЦК ВКП(б), о котором впервые стало известно из сообщения учрежденной Съездом народных депутатов СССР Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года. Принятое 11 августа 1939 г., непосредственно в канун советско-западных военных переговоров (они начались на следующий день), решение Политбюро санкционировало (в развитие уже шедших длительное время закулисных советско-германских контактов) официальное обсуждение предложения немецкой стороны о размежевании взаимных, Германии и СССР, интересов в Восточной Европе{373}.
Германская сторона, и уже не впервые, выражала готовность «договориться по всем вопросам», касающимся граничащих
Предпочтение, которое еще до начала советско-западных переговоров отдавалось договоренностям с Германией (подробнее об этом говорилось в главах 3 и 4), получило формальное добро от самой высокой инстанции Советского Союза — от Политбюро ЦК ВКП(б). Которое, в свою очередь, было предопределено волей Сталина.
12 же августа, когда было принято принципиальное решение Политбюро, новый посол США в СССР Л. Штейнгардт вручал свои верительные грамоты М.И. Калинину, члену Политбюро и номинально главе государства. В часовой беседе, доносил посол в Вашингтон, глава государства «старательно» избегал высказываться о советской позиции в Европе, но «охотно и долго» говорил о советско-японских отношениях{376}.
И уже на следующий день А. Гитлер, принимая министра иностранных дел Италии Г. Чиано, оценивал обстановку в Европе в связи с приближающимся германо-польским вооруженным конфликтом как крайне благоприятную для себя: «Россия не предпримет ничего. Переговоры в Москве характеризовались полным провалом. Франко-британские военные миссии были направлены в Россию исключительно, чтобы прикрыть крупную политическую неудачу. Наоборот, очень благоприятно развиваются русско-германские контакты, и именно на этих днях поступило русское предложение направить в Москву германского представителя, который должен вести переговоры относительно пакта дружбы»{377}.
Но как быть в таком случае с публичными заявлениями Кремля о том, что советско-германский пакт был следствием, а не причиной провала советско-западных переговоров? И что оказалось неприемлемым для советской стороны в переговорной позиции стран европейского Запада?
Вот что писала в передовой статье в первую годовщину советско-германского пакта газета «Правда» — рупор сталинского руководства. Неудачу советско-западных переговоров газета объясняла тем, что «СССР стремился к осуществлению своих государственных задач в районах западных границ нашей страны и к укреплению мира, а анг- ло-французская дипломатия — к игнорированию этих задач СССР, к организации войны и вовлечению в нее Советского Союза»{378}. Осуществления каких «государственных задач» вдоль своих западных границ добивался Советский Союз? И почему западные деятели, в отличие от советских, не видели связи между «задачами» внешней политики СССР и «укреплением мира»?
Предоставим слово В.М. Молотову, в то время главе советского правительства, разделяющему со Сталиным ответственность за предвоенную советскую внешнюю политику: «Мы вели переговоры с англичанами и французами до разговора с немцами: если они не будут мешать нашим войскам в Чехословакии и Польше, тогда, конечно, у нас дела пойдут лучше. Они отказались…»{379}. Не менее откровенен Сталин, слова которого о том, что «англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить!» в полном варианте вынесены в эпиграф данной главы{380}.
Разумеется, никакого предпочтения переговорам с западными странами не отдавалось. Ведя гласные переговоры с ними и одновременно негласные «разговоры» с Германией, сталинское руководство хотело выжать максимум выгод из своего третейского положения. Из ситуации, когда обе стороны близкого военного конфликта — и демократические Англия с Францией, и нацистская Германия — добивались советской поддержки. Если западные страны нуждались в советской военной помощи, то для Германии важно было, нейтрализовав СССР, выиграть время.