Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

Тот факт, что Советское правительство, несмотря на злобные выпа­ды нового германского правительства против большевизма и на откры­тую пропаганду ревизионистских восточных планов Гугенберга и Розенберга, так долго занимало выжидательную позицию, объясняется отчасти подспудной активностью министерства иностранных дел и гер­манской дипломатии в России. И хотя пока нет достоверных доказа­тельств того влияния, которое они через Нейрата оказывали на нового канцлера Германии в первые три года его правления с целью по мень­шей мере формального сохранения добрососедских отношений [15] , со­здается впечатление, что поначалу Гитлер позволял склонять себя к сдержанности. Вместе с тем бросается в глаза некоторая переоценка собственных возможностей сотрудниками министерства иностранных дел — бывшим статс-секретарем Бернхардом Вильгельмом фон Бюловом и последовательно сменявшими друг друга руководителями вос­точного отдела министерства Рихардом Майером [16] , Андором Хенке (1935— 1936) и Рёдигером, а также послом в Москве (1933-1934) Ру­дольфом Надольным [17] . Постепенно им пришлось признать, «что сдер­жанность в русской политике Гитлер проявлял с большой неохотой и что она не являлась результатом политического благоразумия... Нача­лась невидимая внешнему миру борьба, которую министерство ино­странных дел вело против национал-социалистской концепции восточной политики вплоть до безвременной кончины статс-секретаря фон Бюлова в начале лета 1936 г. ...Противоречие между Гитлером и министерством иностранных дел являлось, по сути, противоречием между понимающим свою ответственность аппаратом и политическим демагогом, который, пренебрегая политическим и историческим опы­том, считал возможным формирование внешней, и прежде всего вос­точной, политики в соответствии с собственными мировоззренческими концепциями. К сожалению, со смертью Бюлова и приходом на Вильгельмштрассе Риббентропа эта борьба преждевременно закончилась. Вместе с Бюловом в Троицын день 1936 г. умерло старое министерство иностранных дел».

15

К сожалению, пока не оправдалась выраженная в 1954 г. надежда бывшего начальника IV (Восточная Европа) отдела министерства ино­странных дел министериаль-директора Рихарда Майера (фон Ахенбаха), занимавшего этот пост в 1931-1935 годах, на то, что публикация архивных документов министерства и доступ к записям его сотрудни­ков, руководивших в свое время политикой в отношении России, пока­жут, « с какой решимостью это старое ведомство начиная с 1933 г. пыталось удержать восточную политику Германии в благоприятных и полезных для рейха рамках» (см.: Meyer. Gedanken, S. 79).

16

На основании Нюрнбергских законов Майер в возрасте 51 года был отстранен от службы. В августе 1939 г. он эмигрировал в Швецию. Свидетельству Рихарда Майера, опубликованному лишь в 1986 г., уже после его смерти, относительно усилий министерства иностранных дел в начальный период существования национал-социалистской Герма­нии не в последнюю очередь придает особый вес личное письмо посла графа Шуленбурга, направленное Майеру 28 октября 1935 г., в кото­ром посол писал: «Поверьте мне, дорогой, как сильно мы все, и особенно я, сожалеем о Вашем уходе... Именно мы, находящиеся за границей со­трудники, должны быть Вам особенно благодарны за то глубокое пони­мание, которое Вы постоянно проявляли к нашим многочисленным и разнообразным пожеланиям...» (там же, с. 127-128).

17

Убедительный критический анализ позиции и деятельности Надольного в 1933-1934 гг. еще не сделан. Отдельные размышления на этот счет см.: D.C. Wait. Hitler und Nadolny. — «Contemporary Review», 1959, No. 196; Ausw"artiges Amt, Hrg., Gedenkfeier des Auswr"atigen Amts f"ur Botschafter Rudolf Nadolny, Bonn, 1973; C"unter W"ollstein. Rudolf Nadolny — Aussenminister ohne Verwendung. — VFZ 1980, S. 47-93.

Упомянутым выше влиянием, по свидетельству Майера, объясня­ется умеренное программное заявление о России, сделанное Гитлером в его первом выступлении в рейхстаге 23 марта 1933 г. «После долгих споров Гитлер согласился сделать сформулированное министерством иностранных дел заявление», в котором правительство Германии выра­жало свою «готовность поддерживать с Советским Союзом дружествен­ные, полезные для обеих сторон отношения». Это лицемерное, для самого Гитлера ничего не значившее заявление временно вселило в Со­ветское правительство надежду и дало министерству иностранных дел «формальное право... под свою ответственность строить отношения с

Советским Союзом, отвергать притязания партии, приуменьшая зна­чение неистовых речей ее руководителей».

Вторым успехом министерства иностранных дел явилась ратифи­кация протокола о продлении Берлинского договора, последовавшая б мая 1933 г. «после некоторых споров... без особых трудностей... Для Гитлера то был всего лишь формальный акт, который помог избежать ожидавшихся резких осложнений» [18] .

Как бы ни оценивалась степень воздействия на внутреннюю и внешнюю политику попыток министерства иностранных дел повлиять на Гитлера, после полного крушения взятой на себя послом Надольным и одобренной министром иностранных дел Нейратом миссии возмож­ности такого воздействия практически были исчерпаны. Советское правительство немедленно сделало соответствующие выводы. С от­ставкой Надольного закончился период выжидания и надежды на вос­становление особых отношений на двусторонней основе.

18

Meyer. Gedanken, S. 92,95,96.

На следующем этапе германо-советских отношений, который продолжался до подписания 25 ноября 1936 г. антикоминтерновского пакта, никаких советских «предложений», касавшихся специально урегулирования отношений с Германией, больше не было. Напротив, советская внешняя политика уже полностью причислила Германию к государствам с противоположным социальным строем, принципы «мирного сосуществования» [19] с которыми Сталин сформулировал еще в 1925 г. И если теперь официальные и неофициальные представители Советского правительства в стереотипных выражениях заявляли о же­лании СССР поддерживать «хорошие отношения со всеми государства­ми, в том числе (!) и с Германией» [20] , то при этом они исходили из общих принципов своей политики безопасности, проводимой в отношении ка­питалистических государств, которая во главу угла ставила «безопас­ность для обеспечения внутренних преобразований [21] , то есть форсированного процесса индустриализации, а затем и вынужденного вооружения.

19

См.: Geyer. Voraussetzungen, S. 50ff.

20

Впервые Молотов использовал данную формулировку в августе 1933 г. в беседе с Гербертом фон Дирксеном (см. телеграмму Дирксена в министерство иностранных дел от 4 августа 1933 г. b:ADAP, С, 1,2, Nr. 389, S. 708-10). Вайнгартнер первым указал на то, что эти слова ставили на новую, более низкую ступень отношения между двумя госу­дарствами (см.: Weingartner. Stalin, S. 240).

21

Jacobsen. Primat, S. 219

Вполне возможно, что Сталин в глубине души надеялся на переме­ны в государственном устройстве, на изменения в расстановке сил в Германии, а также на то, что Гитлер «одумается» и что поэтому до реа­лизации радикальных восточных планов национал-социалистов дело не дойдет [22] . Но в своей практической внутренней и внешней политике Сталин совершенно недвусмысленно приспосабливался к новым реаль­ностям.

И только исключительно заинтересованные в улучшении германо-советских отношений (в смысле восстановления особого статуса) германские представители могли в отдельных общих положениях со­ветской «политики мира» уловить конкретные «предложения» герман­ской стороне. Приверженцы ориентированной на Россию политики в министерстве иностранных дел и в некоторых других ведомствах, как, например, министр финансов Шахт, напуганные растущим авантю­ризмом Гитлера, обладали такой способностью. Так называемые пред­ложения Сталина о восстановлении «сотрудничества между Германией и Россией в полном объеме» [23] , переданные, согласно немецким источникам, за период с 1935 до начала 1937 г. Рёдигеру и Андору Хенке че­рез поверенного в делах Советского Союза Бессонова, а также импер­скому министру финансов Шахту [24] через руководителя советского торгпредства в Берлине Канделаки, при более внимательном рассмот­рении и сопоставлении с советскими записями соответствующих бесед представляются не чем иным, как преднамеренной, слишком вольной интерпретацией фактов теми представителями политических кругов Германии, которых все больше тревожил реваншизм Гитлера и кото­рые полагали, что активная германская политика в отношении СССР стала бы главным стабилизирующим фактором. Не случайно предста­вители Германии на переговорах по экономическим вопросам, зани­мавших важное место в советской «политике мира», осторожно вели зондаж в данном направлении.

22

Сведения о безусловной «прогерманской» ориентации Сталина, сообщенные В.Г. Кривицким (Вальтер Гинзбург) после его бегства на Запад летом 1939 г., следует использовать осторожно уже потому, что он был сравнительно молодым и мелким чиновником внешнеполитического отдела ОГПУ (W.G. Krivitskij. Ich war in Stalins Dienst! Amsterdam, 1940; S. 18ff).

23

Niclaus. Sowjetunion, S. 187. Якобсен считал, что «инициатива исходила от Москвы» Uacobsen. Primat, S. 239).

24

См.: Bianca Pietr"ow. Stalin-Regime und Aussenpolitik in den dreissiger Jahren. Eine Zwischenbilanz des Forschungsstandes. — In: Jahrb"ucher f"ur Geschichte Osteuropas, NF 33,1985, S. 495-517. Тенден­циозное изложение и оценка этих записей в соответствии с тезисом I в: J. W. Br"agel (Hrg.). Stalin und Hitler. Pakt gegen Europa. Wien, 1973.

Тот», кто, несмотря на чрезвычайно противоречивый характер имеющихся документов и других источников, все же склонен пола­гать, что инициатива первоначальных дипломатических демаршей и последующего неофициального зондажа исходила от советской стороны, должен по крайней мере признать, что антикоминтерновский пакт представлял собой на этом пути серьезное препятст­вие [25] . Правда, очевидцы из числа аккредитованных тогда в Москве германских и других дипломатов, основываясь на собственных на­блюдениях, высказывали предположение, что и после обнародова­ния содержания антикоминтерновского пакта Советское правительство было готово к укреплению своего международного положения и улучшению германо-советских отношений путем за­ключения двусторонних соглашений с Германией. В дальнейшем к такой точке зрения склонялся в своих воспоминаниях, изданных в период «холодной войны», Густав Хильгер [26] . Подобное предполо­жение высказывали и другие западные дипломаты, например быв­ший американский посол Джозеф Дэвис [27] , ссылавшийся на «мнение некоторых из находившихся здесь долгое время диплома­тов», и французский посол Робер Кулонд [28] , опиравшийся на лич­ные наблюдения. Вслед за ними вопрос о наличии готовности Советского правительства к оживлению торговых связей с целью возобновления политических переговоров с Германией даже в пе­риод между заключением антикоминтерновского пакта и Мюнхен­ским соглашением, не имея доказательств, но по меньшей мере в качестве гипотезы, обсуждали и ученые историки [29] .

25

Секретное дополнительное соглашение к антикоминтерновскому пакту, подписанному 25 ноября 1936 г., немецкой стороной сохранялось в глубокой тайне (DeWitt С. Poole. Light on Nazi Foreign Policy. — In: Foreign Affairs, October 1946, p. 137. Текст опубликован в: ADAP, С, IV, 1, Nr. 58; G.L. Weinberg. Das geheime Abkommen zum Antikominternpakt. — VfZ, 1954, Nr. 2, S. 193ff). Тем не менее о них стало известно Советскому правительству из копий, полученных от Зорге из Токио и, по-видимому, от Кривицкого из Западной Европы (Krivitskij. Dienst, S. 32ff).

26

Народный комиссар иностранных дел Литвинов весьма прозрачно намекнул на них в своем выступлении на внеочередном съезде Советов 28 ноября 1936 г., а позднее дал понять западным дипломатам, что ему известно военное значение пакта (см. телеграмму германского посла в Москве в министерство иностранных дел от 3 февраля 1939 г. в ADAP, D, IV, Nr. 283, S. 319). Относительно советской точки зрения см.: Л. Громыко (ред.). История дипломатии. М., 1965, т. 3, с. 657 и след.

27

Joseph E. Davies. Als USA-Botschafter in Moskau. Authentische und vertrauliche Berichte "uber die Sowjetunion bis Oktober 1941. Z"urich, 1943, S.61 (Bericht vom 19. Februar 1937) und S. 68 (Tagebuch-Eintragung vom 20. Februar 1937).

28

Robert Coulondre. De Staline Hitler. Souvenirs de deux Ambassades, 1936-1939. Paris, 1950, p. 125.

29

Во Франции: Jean-Baptiste Duroselle. La Politique sov6tique "a Pgard de l'Allemagne du pacte anti-Komintern mai 1939. — In: Jean-Baptiste Duroselle i.a. Hrg., Les Relations Germano-Sovitiques de 1933 "a 1939, p. 42-60. В Германии: Georg von Rauch. Der deutsch­sowjetische Nichtangriffspakt vom August 1939 und die sowjetische Geschichtsschreibung. — In: Gottfried Niedhart (Hrg.), Kriegsbeginn 1939. Entfesselung oder Ausbruch des Zweiten Weltkriegs? Darmstadt, 1976, S. 349-366, hier: S. 353; Pietr"ow. Stalin-Regime. В Англии: John Erickson. The Soviet High Command. London, 1962, p. 432, 731; D.(onald) C.(ameron) Watt. The initiation of the negotiations leading to the Nazi-Soviet pact: A historical problem. — In: C. Abramsky; B.J. Williams (Hrg.) Essays in honour of E.H. Carr. London, 1974, p. 152-169.

Еще сложнее обстоят

дела с доказательствами, относящимися к пе­риоду после подписания 1 октября 1938 г. Мюнхенского соглашения. И хотя поборники указанного выше тезиса № 1 — а это прежде всего жур­налист Анджело Росси, которого не следует путать с итальянским по­слом в Москве Аугусто Росси [30] , и особо ревностный шведский историк Свен Аллард [31] — утверждали, что Сталин «сразу же после Мюнхен­ского соглашения и еще интенсивнее с декабря 1938 г. (Росси), а также «в конце 1938 и начале 1939 г.» (Аллард) вновь предпринял «серьезные попытки» добиться соглашения с Германией, но никаких фактов в под­тверждение своих слов они не привели.

30

Angelo Rossi. Zwei Jahre deutsch-sowjetisches B"undnis. K"oln/Berlin, 1954, S.19ff.

31

Sven Allard. Stalin und Hitler. Die sowjetrussische Aussenpolitik 1930-1941. Bern/M"unchen, 1974, S. 52ff.

Не в лучшем положении с точки зрения доказательств находятся также историки, воспринимающие отчетный доклад Сталина XVIII съезду ВКП(б), сделанный им 10 марта 1939 г., как прелюдию к новой советской инициативе, направленной на сближение с Германией. Их число велико [32] . Однако на размышление наводит то обстоятельство, что дипломатические и политические наблюдатели, с огромным вни­манием следившие в Москве за этим выступлением, не усмотрели в нем каких-либо изменений сталинского курса в направлении возмож­ных предложений германскому правительству. При более вниматель­ном изучении создается впечатление, что эта речь, названная западными кремленологами «каштановой», в которой Сталин — в за­падном толковании и переводе — отказался «таскать из огня кашта­ны» для западной демократии (в русском тексте речи это выражение отсутствует), лишь ретроспективно и только в свете последующих со­бытий приобрела то особое значение, которое ей первоначально едва ли было присуще.

32

Подробную дискуссию см. ниже, на стр. 96. Из советских истори­ков распространенной в последнее время на Западе точки зрения при­держивается В. Дашичев (см.: V. Dashichev. Stalin in early 1939. The 18th Party Congress and the Soviet-German nonaggression pact. «Moscow News», No. 35, 1989, p. 16; см. также статьи Н. Смирновой и В. Кулиша — «Московские новости» № 10, октябрь 1989 г.)

Однако с начала 50-х годов главными аргументами сторонникам рассматриваемого тезиса, согласно которому инициатива к заключе­нию пакта о ненападении исходила от Сталина, служат события пер­вой половины 1939 г., и прежде всего переговоры чиновников министерства иностранных дел, аппарата Риббентропа и лично мини­стра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа с советскими офи­циальными лицами в Берлине, а также сотрудников германского посольства в Москве с представителями Советского правительства, за­вершившиеся в конце концов на третьей неделе августа 1939 г. пред­ставлением советского проекта пакта о ненападении, а затем, после урегулирования территориальных вопросов для дополнительного протокола, и подписанием договора. Утверждение о том, что Совет­ский Союз являлся на переговорах активной стороной, родилось по­зже, во времена «холодной войны». Его выдвигали главным образом лица, не имевшие непосредственного отношения к германо-советским переговорам. Уильям Стрэнг [33] , главный английский представитель на прошедших перед тем без всяких результатов англо-франко-совет­ских политических переговорах, один из первых, не имея никаких до­казательств, заявил, что «зондаж возможности улучшения советско-германских отношений начала советская сторона весной 1939 г. после выступления (sic) Сталина 10 марта 1939 г.». Несерьез­ными и тенденциозными следует считать и утверждения д-ра Петера Клейста [34] , столь же неудачливого в своих действиях сотрудника ап­парата Риббентропа, который в Германии присвоил себе функцию главного свидетеля. Ради сотворения собственного мифа Клейст ока­зал науке медвежью услугу, последствия которой многие исследова­тели ощущают и по сей день. По словам Клейста, после выступления 10 марта 1939 г. Сталин уже в апреле начал «зондировать» в Герма­нии, а с мая стал еще более «откровенным».

33

Lord (William) Strang. Home and Abroad. London, 1956, p. 195.

34

Peter Kleist. Zwischen Hitler und Stalin, 1939-1945. Bonn, 1950, S. 25ff. sowie ders. «Die europ"aische Trag"odie, C"ottingen, 1961, S. 50ff.

Значительная часть немецкой и немецкоязычной историографии использовала те же самые доводы, нередко с удивительным упорством. Помимо упоминавшейся работы Свена Алларда [35] , сюда можно отне­сти исследования прежде всего Филиппа Фабри [36] , Вальтера Хофера [37] , Ф.А.Круммахера и Гельмута Ланге [38] , И.В.Брюгеля [39] . Неоднократно и страстно об этом говорил Андреас Хильгрубер [40] , который в послед­ний раз вместе с Клаусом Хильдебрандом «совершенно определенно» отстаивал мысль о том, что главным для Сталина было «стремление не предотвратить войну, а косвенным путем подтолкнуть к ней, ис­пользуя Гитлера в качестве исполнителя, обеспечивающего ее развя­зывание» [41] . Подобная интерпретация базируется, как правило [42] , не только на использовании без достаточной критической оценки немец­ких документов и свидетельств, касавшихся тех событий, но и на про­изнесенной в 1925 г. речи Сталина. В ней он якобы говорил о будущем военном превосходстве Советского государства, которое в роли смею­щегося третьего будет наблюдать за уничтожающими друг друга в смертельной схватке капиталистическими державами. В связи с дан­ной речью необходимо по меньшей мере указать на то, что она была произнесена в совершенно иных внутриполитических и международ­ных условиях [43] .

35

Allard. Stalin, S. 113.

36

Philipp W. Fabry. Der Hitler-Stalin-Pakt 1939-1941. Ein Beitrag zur Methode der sowjetischen Aussenpolitik. Darmstadt, 1962 und ders. Die Sowjetunion und das Dritte Reich. Eine dokumentierte Geschichte der deutsch-sowjetischen Beziehungen von 1933-1941. Stuttgart, 1971. У Фаб­ри с особой очевидностью обнаруживается неуверенность в историче­ских оценках и влияние на них идеологических моментов. Так, хотя автор и говорит о новой «ориентации германской политики по отноше­нию к СССР с осени 1938 г.» (Der Hitler-Stalin-Pakt, S. 9) и приводит не­которые факты, которые показывают, что инициатива к сближению зимой 1938/39 г. исходила от немецкой стороны, однако уже через не­сколько страниц он утверждает, что толчок к глубоким переменам в политике обеих великих держав «исходил от Советского Союза», и, умаляя значение сказанного ранее, небрежно замечает: «Какое бы впе­чатление ни сложилось на основании ранее изложенного» (с. 13). Подо­бные методологические прыжки в аргументации данного тезиса вовсе не редкость.

37

Walther Hofer. Die Entfesselung des Zweiten Weltkrieges. Eine Studie "uber die internationalen Beziehungen im Sommer 1939. Frankfurt a.M 1964, S. 58.

38

F.A. Krummacher, Helmut Lange. Krieg und Frieden. Geschichte der deutsch-sowjetischen Beziehungen. Von Brest-Litowsk zum Unternehmen Barbarossa. M"unchen/Esslingen, 1970, S. 362 («Нет ника­кого сомнения в том, что инициатива принадлежала Сталину».

39

Br"agel. Stalin, S. 42ff («Москва начинает всерьез обхаживать Тре­тий рейх»).

40

AndreasHillgruber. Der Zweite Weltkrieg, 1939-1945. — In: Osteuropa-Handbuch, Sowjetunion, Aussenpolitik 1917-1955, K"oln/Wien, 1972, S. 270-342, hier S. 275ff. sowie ders. Sowjetische Aussenpolitik im Zweiten Weltkrieg, K"onigstein/Ts./D"usseldorf, 1979, S. 18ff, S. 24ff.; Andreas Hillgruber, Klaus Hildebrand. Kalk"ul zwischen Macht und Ideologie. Der Hitler-Stalin-Pakt: Parallelen bis heute? Z"urich, S. 15.

41

Там же, с. 20.

42

Allard. Stalin, S. 79; Andreas Hillgruber. Zur Entstehung des Zweiten Weltkrieges. Forschungsstand und Literatur. D"usseldorf, 1980, S. 54; ders., Der Zweite Weltkrieg, S. 274; Hillgruber, Hildebrand, S. 20.

43

Выступая на Пленуме ЦК РКП (б) 19января 1925г. (И.В.Сталин. Соч., т. 7, с. 11 -14), Сталин высказал опасение, что наблюдавшаяся «подготовка сил и их перегруппировка по всей Европе» являются предпосылками новой войны. «А новая война, — заявил он, — не может не задеть нашу страну». Через несколько лет война может стать «неизбежной» и «обострить» внутренний, революционный кризис «как на Востоке, так и на Западе». Коммунистическая партия должна «быть готовой ко всему». И хотя революционные движения на Западе пока сильны, полагаться на них, однако, нельзя. «Вопрос о нашей армии, о ее мощи, о ее готовности, — говорил он, — обязательно встанет перед нами при осложнениях» (здесь Сталин имел в виду прежде всего дальнейшее отсутствие революционной ситуации) «в окружающих нас странах, как вопрос животрепещущий. Это не значит, что мы должны обязательно идти при такой обстановке на активное выступление против кого-ни­будь. Это неверно. Если у кого-нибудь такая нотка проскальзывает-то это неправильно. Наше знамя остается по-старому знаменем мира. Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам при­дется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить».

Поэтому поводу следует сказать следующее. Состоявшийся в янва­ре 1925 г. Пленум ЦК Российской Коммунистической партии (больше­виков), на котором Сталин повелевал волею всех ее членов, преследовал исключительно внутриполитические цели (во внешней политике Сталин достиг своих целей в предшествовавшие месяцы 1924 г. в благоприятных условиях международно-правового признания Советской России двумя ведущими западными державами: Англией и Францией. Факт, который на данном отрезке времени уменьшал вероятность военного столкновения с западными демократиями). Данный пленум должен был выключить из политической игры опаснейшего соперника в собствен­ных рядах — Льва Троцкого. Хотя до апреля 1925 г. он номинально про­должал значиться комиссаром по военным делам, однако уже с осени 1924 г. его фактически замещал зам. наркома Фрунзе, приступивший по поручению Сталина к реорганизации армии. Одержали верх идеи Туха­чевского и профессиональных военных. Троцкий и его сторонники (в со­ответствии с традицией социал-демократии) стремились после победы революции в России разгрузить слабую экономику и поэтому желали оставить только небольшую вооруженную милицию. Сталин же — после страхов Кронштадтского мятежа матросов, крестьянских бунтов, рабо­чих волнений (1921 -1922 гг.) и особенно после восстания грузин в авгу­сте 1924 г. — хотел иметь готовое в любое время к действию, сильное регулярное войско.

Желание иметь сильное регулярное войско было обусловлено стра­хом перед возможно новой интервенцией, например на беспокойном Кавказе, и перед призраком военного бонапартизма Троцкого, направ­ленным против растущего единовластия Сталина. Военная опасность извне, которая будто бы в будущем могла угрожать Советскому государ­ству, служила л ишь предлогом для обоснования требования сильной ре­гулярной армии. О чисто внутреннем значении речи Сталина говорит и его отступление от теоретических основ. Он отбросил (одновременно используя это в качестве дополнительного обвинительного пункта против Троцкого) ту точку зрения, согласно которой социализм в России окон­чательно победит только тогда, когда в международном масштабе за ним последу ют другие национальные революционные движения. Как Ста­лин сам признал в речи 19 января 1925г., у него почти нет надежд на воз­никновение революционных движений в других странах и, следователь­но, на возможность оказать им вооруженную поддержку.

Оцененные под этим углом зрения слова Сталина, привлекшие тог­да мало внимания, можно отнести к той категории высказываний, кото­рые лишь в свете последующих событий приобретают мнимый дополнительный смысл. В 1925 г. еще не имеющий опыта во внешней политике Сталин был не в состоянии предвидеть сложившуюся в 1939 г. международную ситуацию (в 1925 г. Германия еще не принадлежала к упоминавшимся здесь западным демократиям!), а в 1939, и особенно в 1941 г., он вступил последним в решающий бой вовсе не таким уж само­уверенным. Ему была навязана опасная, длительная и изнурительная война за сохранение созданной им системы. И несмотря на новейшие спекуляции, совершенно отсутствуют доказательства каких-то иных, скрытых расчетов Сталина в то время (например, советских агрессив­ных планов).